Багатур - [94]

…В сражении с Евпатием Коловратом Олег не участвовал — с Неистовым бились те сотни, что шли в арьергарде, Эльхутур же шествовал впереди. Однако битва Сухова впечатлила — он даже некую гордость почувствовал. Презрения бы заслуживал тот народ, который даже попытки не сделал воспротивиться врагу, не вступился бы за своих, да попросту не попробовал бы отомстить. И вот евпатьевцы доказали, что русские достойны уважения. И монголы оказали павшим респект — в степи с почтением относятся к героям, неважно, какого они роду-племени. Жаль только, что подвиги и самопожертвование на Руси и в прошлом, и в будущем всегда покрывали чьи-то недоделки, чей-то недосмотр, чью-то неспособность править и володеть. Жизни отдают лучшие — за то, чтобы остальные-прочие поклонялись не истинным героям, а подлецам и предателям, вознесенным на пьедесталы и постаменты…

В разгар дня тумен вышел к Ростову Великому. Город сей стоял на берегу реки Пижермы, впадавшей в озеро Неро, и слыл богатым — полтора десятка храмов блестело луковками за стенами его, монастыри стояли, дворы княжеский и епископский, большой торг шумел.

Памятуя о поджоге в Переяславле, Бурундай решил подстраховаться и отправил сотни Алтун-Ашуха и Бэрхэ-сэчена в Сару, городишко, что стоял напротив Ростова, с другого берега озера. Сотням было приказано «заготавливать фураж», то бишь отбирать у местных зерно и сено.

Остальной тумен перешёл Пижерму по льду и вышел к Нерльским воротам. К удивлению Сухова, неширокий мост, перекинутый через ров к воротной башне, тоже был целёхонек, как и в Переяславле.

— То ли ждали нас, — поделился Олег своими сомнениями с Изаем, — то ли поджидали.

— Узнаем, — спокойно сказал куман.

— Таран бы сюда! — горячился Джарчи. — Эх, и ударили бы! Ой-е…

— Охолонись, — строго сказал Изай. — Видишь же, цел мосток. Знать, неспроста.

Монголы остановились, выстроившись перед городскими укреплениями. Вперёд выехал сам Бурундай, прищурился, оглядывая стены ростовские. И в тот же миг, словно дождавшись его выхода, ворота Нерльские стали открываться. По двое дюжих воинов отворяли каждую створку, сколоченную из бруса и окованную железными полосами.

Нукеры, не думая, опустили копья и выхватили сабли, готовясь встретить вооружённый отряд ростовчан, но им навстречу торжественно выступила целая процессия — епископ, попы рангом пониже, бояре, купцы, простолюдины. Отдельно шествовала статная, молодая ещё женщина в богатой шубе. Она вела за руку двоих маленьких мальчиков — это была княгиня Мария, жена князя ростовского Василька Константиновича и мать двоих сыновей его, Бориса и Глеба. Княгиня не поглядывала горделиво, с той надменностью, которая бывает присуща испуганным женщинам. Она шла неторопливо, понуря голову, словно сгорбившись под тягостями войны, — одной ей нести их на своих хрупких плечах, за себя, за мужа, ушедшего на Сить, за подрастающих княжичей. Решали ли сами бояре сдать город на милость татарам или Мария их надоумила? Если это дело рук и ума княгини, то она мудрая женщина. Да и что ей оставалось делать? Князь Василёк бросил Ростов Великий, как дядька его, великий князь, оставил Владимир-на-Клязьме. И сам ушёл, и дружину с собой увёл. Вот хорошо-то! А жене его делать что? Детей в охапку — и со стены в ров?

Выйдя за линию укреплений, процессия остановилась. Все отвесили земной поклон пришельцам, а епископ разразился речью.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил Бурундай.

— Он приветствует тебя, багатур, — перевёл слова епископа Олег, — выражает смирение и надежду на то, что воины хана Бату не разорят город и не предадут смерти его жителей.

Темник преисполнился важности и сказал:

— Переведи ему, что я накладываю на город хувчур.[144] Ещё мне нужны свежие кони, корм для них и вкусная еда моим воинам!

Бурундай был верен старой, проверенной стратегии: противишься хану — убей или умри, подчиняешься — живи и плати посильную дань. Ростов поставил на послушание — и выиграл.

Сухов перевёл условия темника горожанам. Те выслушали и обрадовались — видать, ожидали куда худшего. Мало ли чего болтают про «мунгалов» — говорят, они и человечиной питаются… Затребовали бы опасные степняки выдать им всех девственниц Ростова — дали бы, наверное! А куда деваться? Воюешь — не пищи, сдаёшься — не ропщи.

— Это их коназ? — спросил Бурундай, указывая на епископа.

— Нет, багатур, — ответил Олег, — это главный шаман города.

— А коназ где?

Обернувшись к епископу, Сухов передал ему вопрос темника.

— Василько Константиныч отъехамши, — угодливо ответил «главный шаман», прикрывая княгиню, на всякий случай. — Мы за него.

Бурундая этот ответ вполне удовлетворил, а епископ сделал знак, и звонарь ударил в колокола, рассыпая над городом радостные ноты — Ростов встречал дорогого гостя…

Нукеры, повинуясь тумен-у-нойону, степенно въехали в город, занимая площади и перекрёстки. Ростовчане привечали ордынцев с опаской, пытливо заглядывали в глаза, не выказывая особой враждебности. Холопу без разницы, на какого господина пахать, лишь бы вставать попозже, работать поменьше, а есть повкусней. Купцу под монголами спокойней — получи пайцзу и торгуй на здоровье, не боясь, что мелкопоместное княжьё отберёт твой товар. А уж духовенству и вовсе благодать пришла — монгольские ханы, во исполнение писаных законов Ясы, освобождали церковь от податей и повинностей и никому не позволяли посрамлять и обижать митрополитов, архимандритов и прочих протоиереев. А те, кто дерзнул бы сотворить худо против монахов или священников, подлежал смерти, без различия, местные они или татары.