Глава 1,
в которой Олег Сухов встречает рассвет пополудни
Лето 936 года по Рождеству Христову выдалось в меру жарким. Природа, словно балуя злаки и дерева, не скупилась на дожди, но и не задерживала тучи в небесах, открывая землю горячему свету. Пахари радовались скорым урожаям, вычищая громадные пифосы[1] и представляя, чего и сколько они купят в Городе, лишь только закончится страда.
А сам Константинополь жил и горя не знал — купцы торговали, набивая мошну потуже, чиновники соскребали с пергаментов указы прошлых лет, дабы испачкать их новыми записями, нищие попрошайничали, воины скучали, священники молились во здравие и за упокой.
Громадный Город-Царь, отстроенный на краю Европы императором Константином, красовался, выставляя себя напоказ, гордился своим величием, изнемогая от богатств, самим видом своим, роскошью немыслимой, внедряя в умы и сердца народов окрестных идею превосходства Ромейской империи.[2]
Константинополь — око и центр вселенной. Базилевс[3] — глава всех народов земли. И сами ромеи — народ особый, отмеченный свыше. Все прочие — варвары, неименитые и несчитаемые, удел которых состоит в служении ромеям.
Константинополь — Второй Рим, и никому не сокрушить его, ибо град сей находится под надёжной защитой Провидения. Христианский Рим, преславный Константинополь, будет царить над миром вечно!..
Внимали ли этим истинам заезжие варвары, история умалчивает. Русы, франки, норманны, хазары, угры, болгары бродили по великолепной и пышной Месе,[4] дивясь бесконечным колоннадам и статуям, золотым куполам церквей, неисчислимым толпам горожан, разодетых в парчу и бархат. Вот только не почтение возбуждалось в их душах, а зависть и ревность.
Варвары не признавали законов, не ведали ни стратегии, ни тактики, их действия были абсолютно непредсказуемы, но они крайне редко терпели поражения. К горю людскому, алчность дикарей-европейцев или азиатов-кочевников подкреплялась глупостью христолюбивых царей, множащих беды, подрывающих устои, близящих грозное крушение государства.
Величайший, Святейший, Августейший, Единственно-премудрейший базилевс Роман I Лакапин долго думал, как же ему умилостивить противников, да ещё пуще порадовать сторонников, и придумал — устроил гонения на евреев. Бедных иудеев хватали по всей стране, силою заставляя креститься. Массы беженцев покидали империю, уезжали, уплывали в Хазарский каганат к своим единоверцам, а тамошний иша[5] Йосып бен Аарон, привечая гонимых, ответил гонителям массовыми казнями христиан. Тогда ромеи подкупили русского князя Хельгу, дабы тот воевал за них в степях таврических. Среди ночи воины Князевы напали на Самкерц[6] и захватили его из-за беспечности градоначальника Хашмоная, подавшегося на охоту. Каганат тут же нанёс ответный удар — хазарский полководец Песах осадил Самкерц и разорил подряд три города ромейских — Феодосию, Сукдею и Алустон.[7] Так, из ничего, из сумасбродства неумного правителя, возжёгся огнь войны…
Магистр Олегарий, он же Олег Романович Сухов, аколит средней этерии,[8] вышел на Месу, чувствуя, что настроение испорчено окончательно — базилевс слал его в Киев, к великому князю Ингорю Старому, за подмогой. А оно ему надо?
Олег вышагивал, хмурясь и раздражённо толкая прохожих. Те иной раз огрызались, но живо смолкали, стоило им углядеть белый магистерский скарамангий[9] с пурпурными нашивками на груди. Кому ж охота связываться с вельможей такого ранга? Не все, правда, сникали от почтения — гости города, те же амальфитанцы или венецианцы, не ведавшие здешнего подобострастия, сникать особо не спешили, а бранились, порою и за нож хватались. Один такой, чернявый, с кривыми ногами, обтянутыми штанами-чулками, гневно обернулся, заработав тычок в плечо.
— Ты чем-то недоволен? — холодно спросил его Олег, засовывая большие пальцы за пояс-сингулум из красной кожи с золотой пряжкой. Он подставлялся под удар.
Чернявый лишь оскалился, вооружаясь изящным стилетом. Сухов не стал дожидаться, когда лезвие попортит скарамангий, и вышиб у строптивца кинжал из руки. Ударил под дыхало. Чернявый согнулся, сипло втягивая воздух и роняя шапочку с длинным пером. Олег ухватил нечаянного супротивника за длинные патлы, приложил головой об колено, добавляя кулаком по затылку — готов. Дерзостник рухнул на каменные плиты, истёртые подошвами и пятками.
А магистру полегчало — согнав злость на патлатом, он малость успокоился, повеселел даже. Шаг его замедлился, придавая поступи величавость, подобающую царедворцу.
«Да и что такого особенного произошло?» — подумал Олег. Можно подумать, в прошлые годы было легче — постоянно его слали куда-то. И в Хазарию он хаживал, и в Херсон, и в Александрию, арабами переиначенную в Искандарию. В Болгарии бывал, в Венеции, в Хорватии, в Бургундии и Лотарингии, Моравии и Швабии. Да легче сказать, куда его не закидывала судьба и приказ императора. Может, ему просто лень отправляться в дальний путь? До Киева — месяц пути. Да столько же обратно. Хорошо, если удастся к осени вернуться…
Наверное, он, Сухов, просто повзрослел — сделал вывод Олег. Пропал прежний азарт, прежнее рвение, желание преуспеть. Он добился столь многого, что впору делиться с неудачниками!
