Багатур - [54]

Олег ещё с вечера примерил мягкий доспех Сорган-Ширы, называемый хатангу дегель — «прочный, как закалённое железо». Он был скроен на манер халата — без рукавов, но с оплечьями. Шили хатангу дегель из белого войлока и бычьей кожи, простёганной поперечными стежками, а сверху покрывали однотонной тканью. Для пущей надёжности в мягкий панцирь вшивали с изнанки прямоугольные стальные пластинки — у горла и в подмышках. Доспех хорошо сидел на Сухове, прямо поверх шубы.

Шлем-дуулга тоже подошёл ему по размеру. Бармица из кожи носорога защищала шею, заодно прикрывая от ветра и снега. На макушке шлема имелось навершие для султана, но Олег не захотел выглядеть чудом в перьях — вставил туда штырь. Шлем был велик, как раз чтобы натягивать на малахай — и не давит, и тепло.

…Сухов ехал, покачиваясь в седле, в левой руке держа обязательный прутяной щит, обтянутый шёлком, с бронзовым умбоном[116] посерёдке, а правую грел за отворотом. Тут-то всё и началось.

Тумен Гуюк-хана разминулся с дружиной Юрия Ингваревича — два войска прошли по разным сторонам протяжённой дубравы, вымахавшей на отлогом берегу Воронежа. И разведчики рязанцев столкнулись с авангардом Бурундаева тумена, цепью рассыпавшимся по широкому полю, и где там кончался лёд на реке и начинался низкий бережок, не разглядеть — снег равно укрыл и замерзшую воду, и выстуженную сушу.

Сам Бату выехал на пригорок на опушке кленовой рощицы — хан был в шубе из белых песцов, крытой жёлтым шёлком. Рядом с ним встал Субэдэй-багатур. Военачальники словно заняли почётные места в ложах, чтобы наблюдать за ходом битвы, — и мрачный балет начался.

С гиканьем, с лихим посвистом вынеслись рязанские конники, повалила пехота — ополченцы в полушубках и рыжих армяках, подпоясанных узкими ремнями с ножами в деревянных ножнах, в лаптях и шерстяных онучах, обвязанных до колен и затянутых лыковыми бечёвками, или обутых на степной манер — в войлочные чуни. Вооружено ополчение было чем попало — дедовскими копьями и топорами, охотничьими луками, рогатинами, а то и вовсе дрекольем. Зато орали рязанцы знатно — мат и вой стоял над полем.

Монголы бросились в бой без криков, в полном молчании, лишь топот копыт озвучивал контратаку.

Субэдэй послал вперёд лучников — сотен пять стрелков закружили «хоровод» по всему фронту наступавшей рати рязанской. Лучники-корчи поотрядно скакали, кружась по часовой стрелке, выцеливая свои жертвы с самой удобной позиции — слева. На полном скаку каждый корчи спускал по две-три стрелы и сворачивал в тыл своим товарищам. Появлялся опять, в начале сей убийственной «карусели», и снова стрелял. И снова попадал.

Сотни стрел одновременно слетали с тугих монгольских тетив, и промахи были крайне редки. Оперённые «тумер булсуу» вонзались в плоть, прикрытую бронями, и сносили бронника с ног, лишая здоровья или самой жизни, а когда стрела попадала в пешца, на котором, кроме полушубка да бурого армяка, не было ничего, то пробивала тело насквозь.

Люди падали, люди рушились под ноги своим, убитые лошади спотыкались и летели кувырком, роняя всадников.

Меткие рязанские стрелы выбивали и степняков-корчи, те валились в снег, но губительный «хоровод» не прекращал своего кружения.

Рать рязанская дрогнула, смешалась — передние ряды подались назад, уберегаясь от обстрела, задние давили на передних, яростно требуя смерти врагу.

И тогда Субэдэй-багатур послал вперёд тяжёлую конницу. Копьеносцы в шубах, обтянутых блестящими, надраенными куяками, в ребристых шлемах с забралами, казались мощными, большеголовыми, лишенными шей демонами. Копейщиков несли могучие кони, чьи ноги почти не были видны — броня из сыромятной кожи и железа скрывала скакунов почти до взрытого копытами снега.

Рязанские витязи сошлись с конниками Бату-хана. Боестолкновение было страшным — громадные копья ударили, как тараны, сшибая коней, расколачивая миндалевидные щиты, насаживая седоков, будто на колья. Лошади дико ржали, вставая на дыбы, пытаясь выдержать чудовищный напор, и падали в кровавый снег.

А на флангах багатуры уже отбросили изломанные копья, вооружаясь сразу двумя саблями, и врезались в рязанскую конницу, неистово полосуя клинками тела и крупы, врубаясь в ряды защитников земли рязанской, пьянея от брызжущей крови и наседая, наседая, наседая…

Тысяцкий Бэрхэ-сэчен, получив команду от Субэдэя, привстал в стременах и хрипло закричал:

— Хуррагш!

Десять сотен всколыхнулись и послали своих коней вслед отступавшей рати рязанской. Но перейти к своему заключению — к рукопашному бою — сражение уже не могло. Рязанцы бежали, а впереди всех, на лихом коне, мчался князь рязанский Юрий Ингваревич.

Нукеры Гуюк-хана, исправляя оплошность, понеслись вдогон, истребляя беззащитных пеших, а сотни Эльхутура и Алтун-Ашуха напали на рязанский обоз — смирных лошадок, запряжённых в сани-розвальни с плетёными коробами, набитыми караваями житного хлеба, мешками с пшеном, кадками с салом. Мужиков обозных давно уж и след простыл, зато кое-где в санях остались брошенные тулупы, кольчуги, брони — видать, не все из ратников успели облачиться к бою.

Монголы налетели на обоз. Олег, спрыгнув с коня, кинулся к саням, влекомым заморённой чалой лошадёнкой, и решительно отпихнул прыткого Джарчи — молодца с рассечённой бровью и реденькими усиками, — перехватив великолепный меч ромейской работы — настоящий акуфий. Ах, какой клиночек, так и просится в руку! Прекрасненько…