Бафомет - [56]
Hic Dea silvarum venatu fessa…
По правде говоря, воспроизведение облика Дианы в тот миг, когда она готовится вступить в волны само по себе является искажением «легендарной» сцены. В этом событии, каким его пережил Актеон, похоже, нет места для подобного рода наблюдений; он видит лик Дианы сразу и слишком издалека, и слишком близко, чтобы мечтать о том или ином выражении лица богини.
И однако поэт четко говорит:
Диана устала от охоты — что объясняет внешнюю причину сложившихся обстоятельств, причину, являющуюся также и переменой настроения, состояния души, которая, точь-в-точь как простую смертную, и привела ее в прозрачные воды бьющего из грота источника. Предположим, что в своем размышлении Актеон вдруг уловил эту особенность в выражении лица богини, или же, что как раз тогда, когда он размышлял, и думать не думая об этой детали, событие прервало его размышление, наглядно ее показав: и на руку ему в этом растущая неспешность сцены.
Она только что пришла. Кто же, все еще он или его рассудок, сумел справиться — всего только с разноголосицей ласкающих слух шумов, поднятых их прибытием? То есть первой группы нимф-охотниц — танцующим шагом, со щебетом, ребяческими возгласами, пока они, суетясь, подготавливают место. Затем далекие голоса: все ближе главная процессия, и вдруг тишина, ни дуновения, разве что взлетит птица или зажурчит ручей; и затем: словно бурный порыв ветра, словно слепящий отблеск в гроте: это она, там, снаружи.
…Все произошло так быстро: — этим утром или месяцами ранее покинул Актеон свой дворец? Ему кажется, что он тут уже вечность, что ошеломленный, сдерживающий дыхание, он видит ее — она, которую он всегда представлял себе на бегу, теперь отдыхает, высокая и величественная, слегка откинувшаяся назад, опершись на локти, вытянув длинные ноги, которыми, расшнуровывая сапожки, завладели две из ее нимф, тогда как она держит голову очень прямо, глядя куда-то вдаль; он видит ее такою в профиль, когда легким движением головы божество проявляет вдруг выражение недовольства, легкой скуки, возможно, ожидания; Актеон, вероятно, не отдает себе отчета в том, что сам и наделяет ее этим выражением, что именно так ему становится видно утомление богини, многообещающее и опасное утомление, что перед ним предстает Диана, уставшая от охоты; как простая смертная, она слегка хмурит брови, ее глаза, голубые, кажется ему, глаза, слегка обведены тенями, нижняя губа чуть надута в мимолетной гримаске, которая тут же превращается в улыбку, приподнимающую уголки ее рта, словно свидетельствуя о пресытившейся алчности, но также и о подавленном смехе, подбородок чуть склонен на грудь; под ясным лбом расслабляются брови, веки, отбрасывая на щеки тени, опускаются при взгляде на своих спутниц, которые высвобождают из-под высокого пояса ее божественные бока.
Актеон видит или только называет: округлость плеч и, в вершине угла, образованного опирающейся на локоть рукой, часть подмышки с прядью волос; ниже — узкое запястье длинной руки с тонкими пальцами; жест второй руки, выпускающей лук, ее праздная ладонь и пальцы, которые скользят по прическе и наконец встречаются, чтобы в некотором нетерпении развязать ленточки шиньона; и опять этот взгляд вдаль, вбирая в себя запах диких цветов, источаемый всем ее все еще окруженным спутницами телом…
Нимфы наконец расступаются: она встает, высокая в своей наготе — но кто бы мог осмелиться, у кого хоть когда-либо достало бы дерзости, чтобы поверить… — она протягивает ногу к волне и, еще прежде чем тело медленно погружается в воду — Овидий рассказывает нам, что нимфы закричали от ужаса, неожиданно завидя мужское лицо; что они сгрудились вокруг Дианы, чтобы скрыть ее из виду; но для Актеона все это лишь воссоздание, а для самого поэта — вычурное предвосхищение, — ибо когда Диана пригвоздила его взглядом, когда сама она, каковая не более чем бытие без жизни и смерти, отрицание пейзажа, в котором она движется и показывается, сама невозможность места, где он мог бы когда-либо ее дождаться, встречается в закатившихся глазах охотника-отступника с жизнью, умирающей от желания ее назвать, она видит наконец себя такою, какой демон-посредник предложил ей сделаться зримой, она, бесстрастная, познает издевку этого посредничества, которое выставляет ее напоказ, которое внедряет в нее непреодолимое желание быть увиденной; и, пока скверна взгляда смертного мужчины завершает формировать ее наготу в теперь уже зримых очертаниях, от коих впредь она не сможет отказаться, она смакует коварную брешь, учиненную в замкнутом бытии этого тела.
