Бабы - [11]

Он очутился к ней лицом к лицу в такой близости, в какой никогда не бывал. Он уж намеревался впиться в ее губы своими губами, как вдруг заметил, что вся она побагровела, глаза ее загорелись безумным огнем, и вслед за этим он почувствовал, как горло его сдавили жесткие, сильные пальцы. В его глазах забегали круги, к вискам прилила кровь, и он чуть не потерял сознания. Руки его сами собою распустились; он выпустил стан Сидоры из своих рук и грохнулся ничком на игольник. Горло его в это время освободилось, но его самого свернули в комок и сильно толкнули из-под куста; сейчас же он почувствовал под собою не игольник, а траву, и сверху на него посыпался дождик; он открыл глаза и увидал, что он уже не под кустом. Он вскочил на ноги, горя безумным желанием продолжать борьбу и во что бы то ни стало быть победителем; с таким намерением он бросился опять и глубь чащаря. Но он не рассчитал, как ему пригнуться, и ткнулся лицом в еловый сук, уколовший его и обдавший его дождем. Влас схватился за лицо, провел по нему рукой и почувствовал, что охватившее его безумие исчезает и он уже входит в полное сознание.

Но он все-таки полез под куст, сел неподалеку от Сидоры и с печальным укором проговорил:

– - Что же это ты со мной делаешь?

– - А ты со мной что делаешь! -- звенящим голосом, в котором слышались слезы, проговорила Сидора. -- Что ты ко мне пристаешь, аль я от тебя добиваюсь чего? Господи боже, зачем ты меня зародил такую несчастную!

И она закрыла лицо руками и всхлипнула.

Влас совсем отрезвился. Он представлял себе, что здесь случилось, и вдруг жгучий стыд, какого он никогда не испытывал, охватил его; он не мог уже находиться вблизи Сидоры, выскочил из-под куста и бросился ничком на траву, совсем не замечая, что над ним гремит гроза и льет дождик. И когда его всего промочило до нитки и охватила дрожь, он поднялся с места и, поднявши на плечо грабли, зашагал ко дворам.

XIII

После этого Влас проснулся среди ночи, и вдруг в его памяти с поразительной ясностью встало то, что случилось с ним в прошедший день. По его спине пробежал мороз, и он с ужасом подумал: "Господи, неужели это не во сне?" То, что случилось, было не во сне. В сердце Власа поднялась глухая, ноющая боль. Он лег ничком, стиснул зубами подушку и лежал так, пока сон не охватил его.

На другой день косить не пошли, и Влас провалялся в пологу все утро. Ему не спалось, но и не хотелось вставать. Ну как он взглянет в глаза Сидоре, жене! Как будет отвечать на невинный детский лепет! Он, этакий дурак, остолоп, орясина! Он, свалявший такого дурака накануне! Эх, да можно ли ему теперь на свет глядеть, да стоит ли?

Прямо из полога Влас через заднюю калитку ушел со двора и пришел домой к обеду -- пьяный, как грязь.

Через три дня кончили покос и, чтобы обмыть косы, хохловцы взяли ведро вина, и Влас опять выпил всю свою долю. Иринья плакала, глядя на то, что делается с мужем, и говорила, что им не миновать теперь пропадать. Не радовалась и Сидора: она ходила угрюмая и заметно стала худеть. Работала она по-прежнему, но от нее уже не слыхали ни шуток, ни песен; порой она по целому дню не выпускала и простого слова.

Время пошло быстрее. Солнце позже всходило и раньше садилось. Ночи стали длиннее. Работа из лугов перешла в поле. В этих работах больше приходилось участвовать всей семье, и Влас был этим очень доволен. Он боялся оставаться с Сидорой с глазу на глаз и избегал этого. При воспоминании о том, что между ними произошло, он чуть не вскрикивал, и какое бы то дело ни было у него, оно валилось из рук. Он совсем изменился, стал угрюмый, осунулся, подурнел. Работал он машинально; творил только по делу и при каждом случае напивался. Напивался он так часто, что уж Иринья перестала этому удивляться; она только все чаще и глубже вздыхала и делалась темней и в лице, и во взгляде.

XI V

В начале сентября ко двору Мигушкиных подъехала подвода. На телеге сидела девка, небольшая, худощавая, белокурая, с редкими веснушками по лицу. Мигушкины в это время обедали. Сидора, заметив подводу, вдруг преобразилась; ни слова не говоря, вдруг поспешно вылезла из-за стола и выскочила из избы.

Влас и Иринья переглянулись в недоумении; потом Иринья выглянула сквозь окно на улицу.

– - Целуются, знать, родная ей! -- говорила она, видя, что делается на улице, и вдруг воскликнула: -- Батюшки, да это ее золовка, а я не узнала сразу!

Сидора и ее золовка вошли в избу. Девка помолилась и поздоровалась. Мигушкины ответили. Сидора, необычайно возбужденная, сказала:

– - Ну, хозяева, вот вам вместо меня сменка, а я от вас уволюсь.

– - Надолго ль? -- спросила Иринья.

– - Да уж, может, до отставу: муж в побывку пришел.

Она казалась такою цветущею и радостною, какою ее давно не видали. Иринья глядела на нее и изумлялась перемене в ней. Ей чувствовалось, как дорог бабе муж, и опять ее подозрения поколебались. Неужели она, коли так мужа любит, баловаться будет, -- а впрочем, чужая душа потемки. Она взглянула на Власа. Во взгляде его сквозила тяжелая грусть; эта грусть, видно, камнем давила ему грудь. Влас вдруг тяжело вздохнул и отвернулся в сторону. В сердце Ириньи опять заточил обычный червяк, и она с злорадством подумала: "Вздыхай не вздыхай, и теперь уж не твоя".