Бабушкины янтари - [8]

— Старовата, сынок, эта невеста. Ведь ей, сказывают, поболе трехсот годов будет.

И пошел отец по своим делам. А Максим долго стоял и слушал, как липа шумит.

Соседова дочь Олимпиада неподалеку была — малину обирала, — и весь этот разговор она слышала.

Не спалось в ту ночь Максиму. Лежал он и слушал, как липа шумит, и все думал: отчего же она никогда листьями не шумела, а теперь вдруг шуметь стала? Уснул он уже на светочке, и только его глаза от сна смежились, привиделось ему: старая липа исчезла, а на ее месте стоит девица, не так красивая, но все же с лица довольно приятная, и в одежде опрятная, хотя и не особо нарядная. Девица Максиму незнакомая, но кажется ему, что где-то, когда-то он ее видел. И спрашивает он девицу:

— Скажи, девица, как тебя по имени звать? И где и когда я тебя видал?

Отвечает ему девица:

— Звать меня Липа. А видал ты меня вот на этом самом месте — больше трехсот лет я, несчастная, тут стою.

Очень понравилась Максиму эта девица и лицом и скромными речами. Жалко ему стало девицу, и сказал он ей:

— Зачем же ты тут стоишь? Пойдем к нам в избу. Если ты не против, я тебя своему родителю как невесту представлю, поженимся, и будешь ты мне подругою жизни.

Вздохнула девица и печально проговорила:

— Я бы не против стать тебе подругой жизни — я-то тебя больше знаю, чем ты меня. Только нельзя мне с этого места сойти.

— Не может этого быть, — говорит Максим, — давай я тебе пособлю.

Взял он девицу за руку и потянул к себе. И тут же проснулся. Проснулся он и очень удивился: что такое — в руке у него липовый цвет?

Выходит Максим в сад, а отец уже там, стоит под липой и манит Максима:

— Поди-ка, сынок, глянь-ка, диво какое — липа-то расцвела! И вроде на полвершочка с места подалась.

У Максима отчего-то весело стало на сердце, засмеялся он и говорит:

— Моя невеста подалась с места, в цветы убралась, под венец собралась!

Постояли они с отцом, полюбовались на липу, а потом пошли каждый по своему делу — отец кое-что на дворе прибрать, а Максим лошади травки накосить.

Соседова дочь Олимпиада опять в малиннике была, так что и этот разговор она подслушала. Такая ее взяла досада — не может она это дерево видеть. Пошла она к отцу и говорит:

— Тятенька, сруби старую липу. Глядеть я на нее не желаю, весь малинник у нас затенила, а теперь на старости лет еще расцвела, и такой от ее цвета сильный запах пошел, что у меня даже голова разболелась. Сруби ее, тятенька, а то я могу через нее здоровье потерять и даже совсем известись.

Старику, конечно, дочь жалко. Взял он топор и пошел липу рубить. Подошел он к липе, занес топор и со всего маху ударил. И вдруг в глазах у него потемнело, в ушах зазвенело, топор из рук выпал… Очнулся старик и надивиться не может: пропала старая липа, никакого знаку на этом месте не осталось, только топор в траве валяется да кое-где липовый цвет насоренный.

Поднял старик топор, пошел к соседу, к Максимову отцу, и говорит ему:

— Неладное у нас, сосед, творится: старая липа расцвела, и такой от ее цвету резкий дух пошел, что моя дочь от него захворала. Хотел я липу срубить, топором ударил, а она из глаз пропала, будто ее и не было. А меня вроде громом поразило, до сих пор опамятоваться не могу. Нечистое это место, боюсь я его. Нехорошее место. И я тут больше жить не согласен, сейчас же начну дом ломать и переселюсь в другую деревню.

А Максим в это время в лесу находился — на поляне траву косил. Косит он, коса по высокой траве жиг, жиг, жиг…

И вдруг послышался Максиму как бы в отдалении стон протяжный. Бросил он косить, прислушался… И чудится ему — где-то далеко-далеко тихий голос: «Ищи меня за тридцать верст отсюда». И кажется Максиму — знакомый голос, ее голос, этой девицы, что ему во сне привиделась. И не поймет — то-ли в самом деле голос, то ли это листья в лесу шумят? Все же думается ему: «Что-нибудь с ней недоброе случилось». Сильно он расстроился, бросил косить и домой поспешил.

Приходит он домой и видит — нет старой липы. Еще больше у него сердце заныло. Отец ему, конечно, рассказал, что тут произошло.

С того дня сильно затосковал Максим. Не ест, не пьет, сна вовсе лишился, ходит сам не свой, с лица стал бледный.

Видит отец — не в себе Максим. Стал его спрашивать:

— Что ты, сынок, какой невеселый да скучный? Или ты нездоровый?

— Нет, — отвечает Максим, я здоровый. Только я что-то сердцем расстроился. С тех пор, тятенька, как не стало здесь липы, места я себе не нахожу. Глаза бы ни на что не глядели…

«С тех пор, как здесь Липы не стало…» — задумался отец над этими словами и посчитал так: «Тоскует парень по соседке Липе», то есть по Олимпиаде-красавице. И стал он Максима уговаривать:

— Не пойти ли тебе, сынок, на сторону на заработки? По плотничной части ты хорошо можешь. Иди-ка. За делом, да на людях тоску-то скорее забудешь.

И вот собрался Максим на сторону. Ящик с инструментом за плеча, топор за пояс, с отцом попрощался и пошел. А пошел-то он это место искать — «тридцать верст отсюда». Тридцать верст, а в какую сторону? Этого Максим не знает. А ведь вы подумайте: тридцать верст во все стороны — круг получается немалый, много места исходить надо.