Бабушка - [37]
Подарили его в последний год XIX столетия, то есть в 1900-й, моей прабабушке и прадеду на свадьбу. Нда, знатной чаевницей была Мария Дмитриевна, урожденная Собакина! По рассказам бабушки, сидят, «бывалоча», родители ее у самовара, пьет Мария Дмитриевна чашку за чашкой (из гарднеровского фарфора), оплывает потихоньку от испарины. А Николай-то Макарыч, весельчак да шутник, наклонится под стол, высматривает что-то на полу. Прабабка и спросит: ты, мол, чего там, Николай Макарыч, увидеть-то хочешь, а? Ну, он в ответ: не пойму я, Маша, куда у тебя столько чаю деется, лужи вроде под тобой не видать.
Много рассказывала мне бабушка долгими, скучными вечерами, когда мы остались с нею одни, о той внезапной, с первого взгляда, любви, что выпала на долю Марии Дмитриевны и Николая Макарыча. И не важно ей было, что из услышанного я понимаю, а что нет. Сама с собой говорила. Смотрит улыбчато и скорбно куда-то в сторону и вверх, обращается к кому-то невидимому.
И говорила она, что прабабке моей было тогда семнадцать лет, и тятя ее, «гильдейный» купец Дмитрий Собакин, оптом торговавший льном и пряжей, прихворнул. А надо — «хоть плыть, да быть» — в Москву. Ехать, значится, надо, какие-то бумаги отвезти в контору заказчиков, фабрикантов Хлудовых.
Их огромная фабрика, впоследствии названная «Вождь пролетариата», была и остается поныне в Егорьевске самой большой и красивой — с высокой башенкой, с правильными часами на самом верху. Бывало, остановится кто-нибудь напротив этой башни и давай подкручивать свои наручные часы — знали люди, что Хлудовские башенные показывают время точьвточь.
И была там баня, любимая в городе — она, слыхивал я стороной, и по сей день гонит свой пар на радость людям.
Еще на моей памяти эту фабрику называли постарому — «Хлудовский двор». За ним — «Хлудовские казармы», добротные кирпичные дома для рабочих. «Где бишь работаешь?» — «А на Хлудовском дворе». — «В какую баню пойти сегодня?» — «А пошли на Хлудовский двор, в казармы, там нынче старого истопника смена, уж он-то парку задаст». Пар поступал в облицованную кафелем парилку по трубе и был сырым, тяжелым и непроглядным.
Опять-таки чуть отступая вглубь да в сторонку. Был я последний раз в Егорьевске после долгой отлучки пять лет назад, в 2012 м, хоронил последнюю свою, старенькую совсем, двоюродную тетку Тамару. И горько было мне слышать в автобусе, по пути к собору Александра Невского, куда я спешил на отпевание: «У горпарка выходите?» Нда, вот так вот, официально — горпарк… А во времена моего детства и юности парк этот именовали как до революции — горсад. Не играл там духовой оркестр, как в старой песне, зато были танцы под вокально-инструментальный ансамбль. Теперь канули в небытие те наименования, те отголоски ушедшей старины — «горсад», «казармы», «ремесленный сад», «фубры» (это кирпичные бараки довоенного «фонда улучшения быта рабочих», именно так расшифровывается «фубр»).
Скажи нынче кому-нибудь: «Был я сегодня в корейском магазине», — так ведь не поймут, переспросят — мол, гдегде? А лет сорок — да какое там сорок, еще лет двадцать назад все знали, что «корейский» — это самый большой в старом городе магазин одежды, его до революции корейцы держали, торговали всякой всячиной. Мир вашему праху, корейцы егорьевские, сгинувшие в годину революции и похороненные неизвестно где.
Магазин, построенный на Соборной, а ныне Советской площади аж в семидесятых годах девятнадцатого века, во времена моего детства и юности именовали как до войны — «Мосторг», а напротив него — магазин-близнец, тоже продуктовый, называли «Торгсин». Там и впрямь вроде был торгсин в конце 30-х годов, перед войной…
Ну так вот о самоваре том — как памяти о вспыхнувшей горячей любви между прадедом и прабабушкой. Стал хворый Дмитрий Собакин думу думать: кого в Москву послать, в контору братьев Хлудовых? Жена его, Анисья, которую он в юности взял за красоту из деревни Бормусово, наотрез отказывается, боится ехать на «паровозе бесовском». А дочери взрослые все разъехались, замуж повыходили. Ольга Дмитриевна, бабушкина тетка, хоть и в городе с мужем своим проживала, с купцом Шишковым, да куда ей в Москву ехать — на сносях была. А хоть бы и праздная — не отпустит жену Шишков, негоже это, она теперь не отцова дочь, а мужняя жена.
Одна только Маша, младшенькая, красавица незамужняя, и осталась под рукою отца. Но девку отпускать в Москву не принято было без сопровождения мужчины-родственника…
А как быть? Пришлось отпустить.
Прабабка моя, Марья-то Дмитриевна, и виду не подавала, что счастлива до одури, прикидывалась, что с неохотой покоряется отцовой воле. А сама уж давно мечтала в Москве побывать, посмотреть, как господа гуляют в парке, беззаботные. «Как ей хотелось на московских господ посмотреть!» — вспоминала бабушка рассказы своей мамы.
Быстренько уладив все в конторе Хлудовых, передав бумаги кому следует, пошла юная Маша прямиком в Александровский сад, что под стенами Кремля. Было лето красное, и девушка нарядилась по последней моде, благо купец Собакин свою младшую дочку баловал. И на наряды ее не скупился. Даже зонтик ажурный у прабабушки моей 17-летней был с собой. Даже перчатки белые, шелковые. Словно барышня, в общем.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Георгий Степанович Жженов долгие десятилетия искал того негодяя, который своим доносом отправил его в сталинские лагеря. И – нашел… «Лучше бы я не знал, кто это был!» – в сердцах сказал мне Жженов незадолго до смерти.
Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины.
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Мало кто знает, что следствие по делу о похищении в 1904 году величайшей реликвии Руси – Казанской иконы Божией Матери – не закрыто по сей день. Оно «втихомолку» продолжается, причем не только в нашей стране, но также в Европе и США. Есть ряд авторитетных мнений, что чудотворный образ цел и невредим. В предлагаемом документальном расследовании перед читателем предстанет полная картина «кражи века».
Загадочная жизнь и гениальные расследования Аркадия Францевича Кошко, величайшего сыщика Российской Империи.
Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.
В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.