Бабушка - [35]
Волна была мне родней, я чувствовал, что и мне предстоит неизбежно моя безответная, тоскливая любовь. И — предательство любимой.
Мама и папа всегда что-то затевали, чтобы день прошел весело, они старались выглядеть дружными и жизнерадостными. Придумки взрослых очень усложняли и утяжеляли нашу общую жизнь, взрослые часто ссорились, когда пытались осуществить свои затеи. Ну, такие уж они были люди. Мама с причмокиваньем и нарочитым кряхтеньем ладила в печке оладьи, вытапливала на шестке топленое молоко в глиняном горшочке, а чаще — парила в чугунке свеклу, репу, томила горох в горшке (потому он и горшок, что в нем горох томят, — догадывался я самостоятельно). Я уныло ненавидел все это варево и парево. Кроме оладьев, конечно, я за них «замирал», потому что жарево я как раз таки обожал. Но гораздо больше я любил блины из прокисшего молока, тонкие, дырчатые, не сладкие… Их пекли в чугунной сковороде прямо на углях, в разверстой, огнедышащей печной утробе, и в блинах часто попадались мелкие угольки, они хрустели на зубах.
А еще мама делала топленое масло, и я не мог взять в толк, зачем она портит хорошее, настоящее сливочное масло? Нам с Катей настоящее масло давали нечасто и понемногу, а тут, значит, решили совсем без масла оставить. Потому что есть топленое масло мы отказывались наотрез, плакали и ревели, хоть ремнем нас пори.
А мама… Деревянной ложкой она плотно, доверху набивала глиняный горшочек «настоящим» маслом, закрывала горшочек толстой стеклянной крышкой и надолго ставила его на шесток. А потом начинались все эти мычащие «ммм», гортанные «ооо», как будто взрослые и в самом деле верили, что едят какую-то жуткую невидаль. На всамделишную «невидаль» не было денег, да и где ее купишь, эту невидаль? Не купишь нигде. И они все накладывали и накладывали топленое масло целыми оковалками на черный хлеб и никак не могли наесться.
— Замирааю, — стонала мама, и папа угукал согласно.
Даже бабушка не поддерживала такого «изничтожения» добра, но молчала, конечно. Она всегда была на стороне папы и мамы, то есть — вместе с ними против нас с Катей.
От утомительного для всех нас томления на шестке масло становилось горклым, тяжелым на вкус, густожелтым и крупитчатым, оно слегка просвечивало, словно желтый фруктовый сахар, который иногда покупали мама с папой в магазине. Этот разноцветный сахар стоил чуть дороже, чем обычный, с голубизной, колотый сахар, что продавался острыми ломтями и походил на обломки льда. А фруктовый сахар привозили на продажу в лотках — я уже не помню, деревянных или железных, потом продавщица нарезала большим ножом пласты желтого, розового, зеленого или синего цвета (окраска зависела от фруктов и ягод) и взвешивала эти дольки на весах.
Мы с Катей обожали этот фруктовый сахар, а бабушка пила с ним вприкуску брусничный или черничный чай, который она заваривала себе отдельно в кастрюльке и чуть ли не слезно предлагала пить всем, но никто не хотел. «Ведь так полезно, так полезно!» — причитала бабушка, да все без толку. За листом брусничным бабушка ходила в лес на Жуковой горе, что за городом, потом сушила его и пересыпала в бумажный мешок, который помещался на самом верху печи, возле трубы.
Помимо топленого масла и прочих маминых изысков, я невзлюбил «общие» праздники. Я понимал, конечно, и мирился с тем, что взрослые все время вынуждены что-то отмечать, их заставляют на работе, но нам-то с Катей зачем сдались ихние праздники? У нас с сестренкой прочно сложилось представление о празднике как об очень тяжелом дне для всех, когда ругаются и суетятся больше обычного, когда дел исключительно много, когда все кругом злые и делают всё без настроения, по принудке. Потому что так надо, а не потому, что хочется. Кому надо?.. Нам с Катей точно не надо.
И когда бабушка в конце праздничного дня вздыхала с облегчением: «Ну, слава Богу, справили», — я понимал ее: да, справились, одолели этот тяжелый день, сладили с ним, будем теперь ждать другого такого же.
Папины придумки были замысловатей маминых.
— Делаем чебуреки! — возглашал он бодро. — Из баранины!
— Может, суп харчо лучше? — пыталась мама усовестить папу. — На два дня всем хватит, а то ведь столько простояли за этими костями несчастными…
— Отставить суп! Дайте мне вас побаловать поресторански.
И все впрягались в суету на целый день.
«Чебуреки, чебуреки»… Мне слышалось только знакомое «чебур…», а «еки» сглатывалось моим восприятием.
— Мы будем Чебурашку есть, да? — все допытывался я у взрослых.
— Чебурашку, Чебурашку, — отмахивались от меня.
Я подпрыгивал возле стола, пытаясь увидеть распластанного на нем Чебурашку, из которого собирались что-то жарить мои родители вместе с бабушкой. Нет, не увидел. Но, помнится, вкусным же был Чебурашка, провернутый в мясорубке, смешанный с луком, укутанный в тесто и два часа после этого шкворчавший в толстой луже растопленного маргарина!
Или, например, затеет папа самовар ставить. Все хлопочут, суетятся: печку растопи, отдушину под самоварную трубу открой да почисти, а тут — дым валит от углей, вынутых из печки и загружаемых в самовар, все кричат, руками машут, двери от угара настежь распахивают… Тогда и познал я, что значит «носятся как угорелые».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Георгий Степанович Жженов долгие десятилетия искал того негодяя, который своим доносом отправил его в сталинские лагеря. И – нашел… «Лучше бы я не знал, кто это был!» – в сердцах сказал мне Жженов незадолго до смерти.
Ранним крещенским утром 1971 года по центральной улице Вологды бежала полуодетая и явно нетрезвая женщина. Увидев милиционера, она кинулась к нему в истерике: «Я убила своего мужа!» Экая красавица, а губа разбита, под глазом фингал набухает… «Идите-ка спать, гражданка, – посоветовал блюститель. – Вы сильно выпимши. Не то – в вытрезвитель». «Гражданка» стояла на своем: «Мой муж – поэт Рубцов! Я его только что задушила!» Юный постовой совсем недавно читал стихи Рубцова и потому с интересом вгляделся в полубезумные глаза женщины.
19 мая 1984 года в сомнамбулическом состоянии член сборной СССР по футболу Валерий Воронин вошел в пивную-автопоилку на Автозаводской улице, 17. Взял чью-то кружку, стал пить… У него вырвали кружку из рук, ударили ею по голове и вышвырнули на улицу. Кто убил Валерия Воронина, нанеся ему смертельный удар в той пьяной разборке?.. Следствие было засекреченным.
Мало кто знает, что следствие по делу о похищении в 1904 году величайшей реликвии Руси – Казанской иконы Божией Матери – не закрыто по сей день. Оно «втихомолку» продолжается, причем не только в нашей стране, но также в Европе и США. Есть ряд авторитетных мнений, что чудотворный образ цел и невредим. В предлагаемом документальном расследовании перед читателем предстанет полная картина «кражи века».
Загадочная жизнь и гениальные расследования Аркадия Францевича Кошко, величайшего сыщика Российской Империи.
Леонид Переплётчик родился на Украине. Работал доцентом в одном из Новосибирских вузов. В США приехал в 1989 году. B Америке опубликовал книги "По обе стороны пролива" (On both sides of the Bering Strait) и "Река забвения" (River of Oblivion). Пишет очерки в газету "Вести" (Израиль). "Клуб имени Черчилля" — это рассказ о трагических событиях, происходивших в Архангельске во время Второй мировой войны. Опубликовано в журнале: Слово\Word 2006, 52.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Писатель Сахиб Джамал известен советским читателям как автор романов о зарубежном Востоке: «Черные розы», «Три гвоздики», «Президент», «Он вернулся», «Когда осыпались тюльпаны», «Финики даром не даются». Почти все они посвящены героической борьбе арабских народов за освобождение от колониального гнета. Повести, входящие в этот сборник, во многом автобиографичны. В них автор рассказывает о трудном детстве своего героя, о скитаниях по Индии, Ливану, Сирии, Ирану и Турции. Попав в Москву, он навсегда остается в Советском Союзе. Повести привлекают внимание динамичностью сюжетов и пластичностью образов.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Роман португальского писателя Фернандо Наморы «Живущие в подполье» относится к произведениям, которые прочитывают, что называется, не переводя дыхания. Книга захватывает с первых же строк. Между тем это не многоплановый роман с калейдоскопом острых коллизий и не детективная повесть, построенная на сложной, запутанной интриге. Роман «Живущие в подполье» привлекает большим гражданским звучанием и вполне может быть отнесен к лучшим произведениям неореалистического направления в португальской литературе.
В книге Огилви много смешного. Советский читатель не раз улыбнется. Автор талантливо владеет мастерством юмора. В его манере чувствуется влияние великой школы английского литературного смеха, влияние Диккенса. Огилви не останавливается перед преувеличением, перед карикатурой, гротеском. Но жизненность и правдивость придают силу и убедительность его насмешке. Он пишет с натуры, в хорошем реалистическом стиле. Существовала ли в действительности такая литературная мануфактура, какую описывает Огилви? Может быть, именно такая и не существовала.