Бабушка Акулина раскрыла рот, почвакала губами и еле слышно проговорила:
– Берите, берите, дура я старая… ишь ведь, перед смертью-то забыла про вас было… берите… вот тут… конешно… гроб от полиции… дура.
И замолчала.
– Ярлык! Лети! Духом! – торжествующе шептал Дьякон, выволакивая из-под изголовья белую аптечную коробочку с трёшницей.
Ярлык сделал гримасу и исчез.
– Отойдём от неё, братцы, надо покой дать человеку, – предложил публике догадливый Дьякон.
Публика отхлынула от бабушки Акулины. Она осталась одна на куче тряпок. Её серое лицо ярче выделялось на их фоне. Лежала она неподвижно и лишь иногда слабо стонала.
Никто не заметил, когда именно она умерла.
* * *
А хоронили её на другой день. Гроб стоял на телеге, извозчик без шапки шёл рядом с телегой и протестующе говорил, обращаясь к Никифорычу, шагавшему с разносной книгой в руках по другую сторону катафалка бабушки Акулины:
– Говорю я правду. Али это порядок? Хвать человека – вези! На, везу! А кто мне рубль додаст? А-а?! Я бы работал на хлебном базаре за полтора рубля, – а здесь мне полтину сунут. А опосля-то не попадёшь. На сколько время проваландаюсь с вами? А мне на полтину-то лошадь не прокормить, – вот оно что, друг.
Но Никифорыч не обращал внимания на воркотню извозчика. Рядом с ним, старым солдатом, видавшим виды на своём веку, шёл Адвокат, согнувшись в три погибели, без шапки, с завязанными грязной тряпкой ушами и засунув руки глубоко в рукава какой-то рваной кацавейки. Никифорыч внушительно говорил ему:
– Старуха была для вас, чертей, – мать. Зашибала она, но это ничего. Воровала – опять для вас. Видишь? И вот я её провожаю и ты. И, если бы меня не послали, выпросился бы и пошёл проводить старуху. Понял? Я, брат, людей вот как вижу, – насквозь. Н-да. А вот ты умрёшь, а умрёшь ты ско-оро, брат. Уж меня не обманешь, нет, я по роже вижу: скоро ты умрёшь! Но тебя я провожать не пойду, коли меня не пошлют. Ни-ни! Потому, что ты такое? Плесень.
Адвокат вскинул свои бесцветные глаза на Никифорыча и криво улыбнулся.
– Мне не надо, не ходи…
– И не пойду. И поезжай ты в могилу один.
– Ну так что? И поеду.
– И поедешь, – потому, что ты есть? А старуха была мать вам… Сердце у ней было.
Понял?
Была оттепель, шёл снег.
Крупными, тяжёлыми и мокрыми хлопьями он падал на гроб бабушки Акулины, и весь этот простой, сосновый некрашеный гроб был мокр от снега, таявшего на нём.
Так-то вот хоронили бабушку Акулину, воровку, нищую и филантропку Задней Мокрой улицы.
