Бабуин мадам Блаватской - [126]

.

Большинство людей, с которыми Кришнамурти встречался, поддерживали его репутацию духовного лидера. Тем легче было чувствовать себя со знаменитостями, что он испытал на себе все радости и горести, которые сопровождают славу. Он знал, что значит быть странной фигурой, а Западное побережье представляло собой целый мир таких чудаков. Постепенно, в процессе слухов, публикаций и общественных выступлений из знаменитости он превратился в звезду. К 1939 г. он достиг такого любопытного состояния, когда становишься знаменитым потому, что являешься звездой, и наоборот. Но ценой такого рода известности бывает болезненное и разрушающее расхождение между личным самосознанием и тем, как другие видят тебя, то есть между публичной персоной и личностью. С годами эта пропасть должна была только углубляться.

Глава 17 ГУРУ НА ВОЙНЕ

Разразившаяся в 1939 г. война обострила все политические противоречия предыдущего десятилетия. Теперь "цивилизованную" войну армий на поле боя сменил гитлеровский "Блицкриг" — борьба не на жизнь, а на смерть между целыми странами, во время которой гибли миллионы мирных жителей. Но даже и тогда ловкому Гурджиеву удалось остаться в стороне, как и раньше, хотя он продолжал жить под самым носом у врага. Отказавшись эмигрировать в Америку, он тихо провел военные годы в оккупированном Париже. Остается загадкой, как его не интернировали как иностранца или не арестовали как торговца на черном рынке, особенно учитывая неприязнь нацистов к славянам и азиатам. Когда война закончилась, ходили слухи о его сотрудничестве с властями оккупированных территорий, но о нем всегда ходили слухи. После освобождения его ненадолго арестовали якобы по подозрению в валютных махинациях, обнаружив большое количество долларов в его квартире, но на следующий день его отпустили, не предъявив обвинений, что может указывать либо на его невиновность, либо на сговор с полицией.

Во время войны Гурджиев продолжал Работу, принимая у себя в квартире учеников, оставшихся в Париже. Многим повезло меньше. Жоржетта Леблак умерла от рака в 1941 г. Рене Домаль, женатый на еврейке, скрывался от гестапо и умер от туберкулеза в 1944 г., в возрасте тридцати шести лет, так и не закончив свой "гурджиевский" роман "Гора Аналог". Возможно, литературная неудача Домаля ничего не значила — посетив другого умиравшего ученика, молодого романиста Люка Дитриха, Учитель дал ему два апельсина и сказал: "Вся твоя жизнь была подготовкой к этому моменту"[327].

Успенский и Кришнамурти, очевидно, более принципиальные, чем Гурджиев, оба видели в войне не романтизированную битву между Добром и Злом, но ужасное бедствие, оторвавшее людей от решения важных проблем. Все стороны, участвующие в войне, были виновны. Если даже страны-союзницы Британия, Франция и Америка — и занимали, возможно, более правильную в каком-то смысле позицию, то откуда возникли сами предпосылки войны? Гитлер был лишь искрой, разжегшей костер, сложенный другими. Если фашизм и коммунизм были несомненно ужасны, то что же представляла собой либеральная демократия, как не погоню за свободой и материальными ценностями, роковым образом лишенную представления о космическом смысле?[328] К тому же массовые конфликты, с духовной точки зрения, значили не более чем миграции птиц или войны котов и мышей. Единственное, что имело смысл, — это личное просветление, вело ли к нему самонаблюдение Успенского или "знание без выбора" Кришнамурти[329]. Оба подхода кажутся похожими оба они предполагают детальное, объективное и последовательное исследование духовной жизни, и оба могут быть возведены к духовным учениям древности. Но здесь сходство и заканчивается. Если учение Успенского положительно и энергично — "негативные эмоции" крайне нежелательны[330], то Кришнамурти следует предписанию культивировать мудрую пассивность. В военное время такая доктрина, естественно, вела к пацифизму.

Гурджиев и Успенский не были ни борцами, ни пацифистами. Они придерживались позиции, согласно которой люди ничего не могут поделать с ситуацией; единственное, что они могут, — это изменить (если удастся) себя. Здесь можно заметить связь с кажущейся совсем другой доктриной Кришнамурти. Как говорил ученик Успенского, Кеннет Уокер, в своих книгах, опубликованных во время войны, реформа мира может быть произведена только после реформирования человеческого сознания: сначала должны свершиться внутренние перемены.

Со своей стороны, Кришнамурти был убежденным пацифистом, следуя индийской традиции "сатьяграха". Это было очень важно, так как теперь он стал весьма авторитетной фигурой. Какие бы грехи ни водились за ним в частной жизни, к середине 30-х годов широкая публика воспринимала его как современного святого (именно такое восприятие позже и вызвало негодование Раджагопала). Кришнамурти произвел сильное впечатление даже на Успенского во время их единственной встречи. Благополучно отбросив теософское наследие, он стал независимым духовным лидером. Заявление о пацифизме со стороны такого влиятельного лица было актом общественно значимым.

Сознательное отстранение было честным, хотя и непопулярным выбором. Участвовавшие в войне могли уважать пацифистов, даже когда она уже началась. Что они не могли уважать и с чем не могли примириться, так это с отказом морально принять какую-либо из сторон. Кришнамурти практически не видел различия между британским и германским империализмом