Бабочки в жерновах - [116]

— Она умирает прямо сейчас.

— Я ничем не могу помочь, — пройдоха демонстративно покачал головой. — Ошейник шибко давит.

— Другие узники говорят, ты мог разделить её страдания, но предпочел отречься.

— Я слишком люблю жизнь, чтобы отказываться от еще одного дня. Никогда ведь не знаешь, что он тебе принесет, не так ли, Ланс Лэйгин?

— Хочешь показаться хуже, чем ты есть?

— Я уже три тысячи лет, как мертв, а мертвые, дружочек, сраму не имут, — жестко напомнил Берт-Лазутчик. — Не знаю, возможно, мы все сильно провинились перед морскими и подземными или были самыми большими грешниками Калитара. Посему, каким бы мерзавцем я себя не выказал, хуже уже никому не будет. Даже Келсе.

Быть замурованным заживо… А если быть честным перед собой, то много ли смельчаков встали бы рядом с Келсой?

— А теперь позови Лив, будь добр, — потребовал Берт. — Скажи, у меня для неё есть несколько слов. Очень важных.

Но не судилось Лансу исполнить просьбу Лазутчика. Стены задрожали, затряслись, как руки у запойного пьяницы, а потом и вовсе приключился с тюрьмой припадок падучей. И как оказалось, «божественная болезнь» началась у всего Калитара.

Стражница, Ланс и все остальные. Калитар

А со двора, как и всегда, была видна лишь часть горы да кусок неба. Гора дымилась. Хотя над косой, словно бы неровно срезанной тупым ножом вершиной дымок вился частенько, иногда густой, но обычно легкий, почти незаметный, так что ничего необычного в этом, в общем-то, не было… Разве что птицы. Они улетали прочь, и от пронзительных криков у Лив сразу же зазвенело в ушах. Может, потому она и не расслышала ничего снизу, из города. Конечно, оттуда вообще мудрено что-то услышать, кроме набата, однако и набат молчал.

Перец, вынырнувший из коридоров вслед за хозяйкой, вдруг сел, запрокинул морду к небу и завыл, чего за ним прежде не водилось. И в собачий жалобный плач тихонько вплелся еще один звук, сперва еле слышный. То ли шорох, то ли шелест, а может, и гудение — или все-таки плеск? Лив затрясла головой, пытаясь понять, где же источник этого непотребства, но как внимательно она ни прислушивалась, все равно пропустила момент, когда шепот окреп, взлетел и обрушился вниз ревом. Тесаные плиты дворика под ногами стражницы вздыбились и расступились, выпуская оттуда, из владений морских и подземных, струю дурного дыма. Лив упала, успев выставить перед собой руки, но все равно ободрала колени. Взметнувшейся пылью стражнице запорошило глаза, и она распласталась на земле, ослепшая и оглохшая, и только кожей щеки почувствовала, как рядом грузно упало что-то тяжелое.

Гора вдруг содрогнулась и взбрыкнула, совсем как ужаленная гадюкой лошадь. Ланс к этому моменту успел выскочить во внутренний дворик, чтобы своими глазами увидеть, как южный склон вулкана просто исчез в грохоте и пламени. Сначала из пролома вылетело огромное черное облако, а затем выплеснулся целый фонтан лавы. И её широкий жадный язык потек в сторону города. Туда, куда ветер унес смертоносное облако пепла. Солнечный свет померк, будто злодейка-ночь вдруг выпрыгнула из подворотни и вонзила нож в спину светлому дню. И не нужно быть пророком, чтобы понять — рассвета не наступит. Для Калитара, по крайней мере.

«Последний день!» — догадался Ланс. И ему стало вдруг легко-легко. Так, словно бы его уже подхватил ветер и унес в ревущее море.

Никто не знает своего последнего дня. Пока не закроются глаза, пока не оборвется дыхание и не остановится сердце, человек не знает о том, что это был последний час. Наверное, это правильно.

Пыль от потрескавшейся и посыпавшейся штукатурки заставила расчихаться не только Лэйгина, но и Лив. Как же было не помочь ей подняться на ноги? Перец рыкнул, конечно, но простил двуногому самцу грубейшее нарушение субординации.

— Весь Калитар гибнет, — сказал Ланс. — Это его последний день.

Лив коротко глянула на него и отвернулась, борясь с нестерпимым, прямо-таки всепоглощающим желанием придушить всезнайку вот прямо сейчас. Калитар гибнет, говоришь? Последний день, говоришь? Хрена с два он последний. Он повторится снова и снова, опять и опять, и как ни дергайся, как ни рвись, колесо все равно будет крутиться.

— И все-то ты знаешь, Лэйгин, — с тоскливым отвращением пробормотала она и огляделась, чтобы увидеть и в который раз узнать всю эту панораму Последнего Дня. — Вот, значит, как это было… Опять. Боги, опять! И стоило тебе лезть в лабиринт? Ради вот этого?

Гора снова сплюнула дымом и пеплом, земля мелко задрожала, будто весь остров затрясся в лихорадке. Качнулась и рухнула еще одна колонна.

Ничего нового. Это в первый раз наблюдать конец света жутко, а на втором десятке становится скучно. И тоскливо. Потому что все повторяется, как сотни раз пропетая песня, слова которой не только вызубрены наизусть, но словно выгравированы изнутри черепа. Вариаций нет. И нет сомнений в том, какая колонна упадет следующей. Вон та, третья справа. Она всегда падает.

Все повторяется, а боги — боги отвернулись. Кажется, Лив сказала это вслух. Впрочем, какая теперь разница?

Ах, морские и подземные, он и сам это знал! Да, да, да! Все повторяется, но…