Бабочка - [118]

— Не притворяйся. Ты врач или ветеринар? Не говори только, что ты не успел их заметить перед тем, как они спрятались. Либо ты не хочешь мне сказать, либо ты думаешь, что я дурак.

Мои глаза блестят от усталости. Я небрит, грязен, и все это мне на руку. Тюремщики внимательно следят за происходящим, но я не делаю ни одного движения, которое позволило бы им вмешаться. Чтобы не сердить меня, врач вступает в игру: он встает, кладет мне руку на плечо. Я продолжаю сидеть.

— Да, Бабочка, я не хотел тебе этого говорить, но я успел их заметить.

— Ты лжешь не краснея, доктор. Ты ничего не видел! Я думаю, что ты ищешь три точки, которые, сидят в моем левом глазу. Я вижу их только в момент, когда смотрю в пустое пространство или читаю книгу. Но глядя в зеркало, я ясно вижу одни только глаза и никаких точек. Они прячутся в тот момент, когда я беру в руки зеркало.

— Отведите его в больницу, — говорит врач. — Ведите сразу, не давайте ему вернуться в лагерь. Бабочка, так говоришь, ты не болен? Возможно, но мне кажется, ты очень устал, и я посылаю тебя в больницу на несколько дней. Там отдохнешь. Согласен?

— Мне все равно. Больница или лагерь — это те же острова.

Первый шаг сделан. Через полчаса я уже в больнице, в ярко освещенной комнате, в чистой кровати с белыми простынями. На двери табличка: «На исследовании». С помощью зеркала я научился делать типичные для умалишенного гримасы и теперь часто ловлю себя на том, что гримасничаю непроизвольно. Это опасная игра и увлекаться ею нельзя. И все же, если я хочу добиться своего, мне надо играть до конца: войти в сумасшедший дом, быть классифицированным как не отвечающий за свои поступки, а потом бежать вместе с другом. Побег! Это волшебное слово манит меня.

Врач приходит ко мне каждый день. Он подолгу проверяет меня, и мы обмениваемся с ним любезностями. Парень совершенно сбит с толку, но все еще не убежден окончательно. Скажу ему, что у меня боли в затылке — первый признак.

— Все в порядке, Бабочка? Спал хорошо?

— Да, доктор. Спасибо, почти все в порядке. Спасибо за журнал, который ты мне оставил. Но спать я не могу. Где-то на острове работает нанос или какая-то другая машина, но ее шум доходит до моего затылка и эхом отдается внутри головы. Это продолжается всю ночь, и я не могу больше выдержать. Буду тебе очень благодарен, если поможешь мне сменить комнату.

Врач поворачивается к надзирателю-санитару и спрашивает его:

— Действительно работает насос?

Тюремщик отрицательно покачивает головой.

— Надзиратель, переведи его в другую комнату. Куда ты хочешь пойти?

— Как можно дальше от этого проклятого насоса, в конец коридора. Спасибо, доктор.

Дверь закрывается, и я остаюсь один. Почти неуловимый шорох заставляет меня насторожиться. За мной наблюдают через маленькую дырочку в двери. Это, наверно, врач: я не слышал его шагов, когда все уходили. Я грожу кулаком стене, за которой должен находиться мнимый насос и кричу, не слишком громко: «Остановись, остановись, злой дух! Ты не кончил еще свою грязную работу?» Я растягиваюсь на кровати и зарываюсь головой в подушку.

Я не слышал медного кольца, которое опускалось на глазок, но до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги. Значит, это и в самом деле был врач.

Я произвел, наверно, сильное впечатление, потому что проводить меня в конец коридора, на расстояние сто метров, пришли два надзирателя и два заключенных-санитара.

Они не обращались ко мне, и я с ними тоже не заговаривал. Шел за ними, не произнося ни слова. Через два дня я бросил второй козырь: шум в ушах.

— Все в порядке, Бабочка? Прочитал газету, которую я тебе послал?

— Нет, я ее не читал: весь день и часть ночи я пытался убить муху, которая устроила гнездо в моем ухе. Я впихиваю вату, но это не помогает. Трепетание крылышек не прекращается: ззззз… Это щекочет и сердит меня, доктор! Что ты об этом думаешь? Задушить мне их не удалось, может быть, ты попытаешься их потопить? А?

Время от времени я делаю гримасу и вижу, что врач отмечает это у себя. Он берет меня за руку, заглядывает мне в глаза, и я чувствую, что он окончательно сбит с толку.

— Да, друг мой, мы их потопим. Шатель, промой ему уши.

Каждое утро повторяются с незначительными варияциями эти сцены, но врач все еще не решается принять решение о направлении меня в сумасшедший дом.

Шатель делает мне укол брома и, используя момент, сообщает:

— Все в порядке. Врач сбит с толку. Но может пройти время, пока он решит отправить тебя в сумасшедший дом. Если хочешь, чтобы он быстрее принял такое решение, покажи ему, что ты опасен.

— Все в порядке, Бабочка? — спрашивает врач, который пришел с санитаром-надзирателем и Шателем, и дружески приветствует меня, стоя в дверях.

— Брось трепаться, доктор, — проявляю я вдруг агрессивность. — Ты ведь отлично знаешь, что дела плохи, и я спрашиваю себя лишь об одном: кто из вас помогает молодчику, который пытает меня?

— Кто тебя пытает? Когда? Где?

— Доктор, ты знаком с работами д'Арсонваля?

— Думаю, да.

— Тогда ты знаешь, что он изобрел генератор электрических волн, поляризующих воздух вокруг кроватей больных язвой желудка? Так вот, один из моих врагов украл такую машину из больницы в Кайенне и теперь каждый раз, когда я ложусь спокойно спать, он нажимает на кнопку, и электрический заряд проникает в мой живот и бедра. Меня выгибает дугой, я подпрыгиваю в кровати на высоту двадцать сантиметров. Как я могу спать? Только закрываю глаза, раздается: чик! Налетают волны, и мое тело напрягается, словно пружина. Я не могу больше, доктор! Скажи всем, что если поймаю этого парня, убью его. У меня нет оружия, но в моих руках достаточно силы, чтобы задушить его, кто бы он ни был. Кому надо будет, тот поймет! И избавь меня, пожалуйста, от твоих лицемерных приветствий и от этого «все в порядке, Бабочка?»