Бабочка на асфальте - [6]

Вокруг по-прежнему — ни души. Солнце — дрожащая синева ртути, как круглое отверстие в небе, начинало остывать и уже не слепило глаза. Жар шёл теперь снизу, от раскаленной за день земли. Машина неожиданно затормозила и остановилась. Шофер вылез, как вывалился, из кабины и направился к бахче, волоча за собой мешок.

— Пойдём, подсобишь, — оглянулся он на пассажира.

Давид обрадовался пройтись после долгой езды.

— Ты не трожь, сам знаю какой кавун брать, — говорил степной человек с обесцвеченным на солнце лицом и одеждой.

Втащив в кузов и прикрыв соломой тяжёлый мешок, они уселись при дороге выбирать прямо руками красную сочащуюся мякоть арбуза. «Все люди братья», — радовался Давид близости незнакомого человека, с нежностью глядя на белые лучики расправленных под глазами от прищура на солнце морщин.

— Мне переть на твою нефтебазу ни к чему, — сказал шофер, утёр ладонью рот и влез в кабину, — до разъезда подброшу, а там сам дойдёшь. Правее бери.

Не прошло и получаса как стоял Рабинович на развилке дорог и оглядывался: вокруг плоская, смыкающаяся вдали с небом, степь. Только слева вдали серебрились цистерны нефтебазы. «Если держать под прицелом цистерны, — смекал путник, — километров пять будет, а если взять правее, как говорил шофер, получится дальше — в обход. В обход дорога наезженная, а прямо — едва проступающая из засохшей травы и заносов песка тропка». Двинулся вперед. Твердой земли под ногами хватило не надолго; тропинка исчезла — ее, словно, размыло песком. «Вперед! Только вперед!» — Взбадривал себя молодой специалист. Шёл он, наверное, под уклон, потому как цистерны исчезли из виду. Вокруг мёртвая, сухая земля под равнодушно-зловещим блеском белого солнца. Изредка попадались обломки старых почерневших шпал, ржавое перекорёженное железо. Здесь, невдалеке от Сталинграда проходила линия фронта. Песок почему-то стал сырой, потом мокрый, ноги вязли, скользили. Неожиданный крутой спуск привёл к покрытой радужными пятнами мазута болотной трясине. Прямо жуть — чёрная, пропитанная мазутом земля, пустое небо и трясина, ведущая в преисподнюю. «Дорога в ад», — подумал Давид и хотел было повернуть обратно, снова выйти на проезжую часть, но подняв глаза, увидел невдалеке, словно вынырнувшего, человека — обтянутый кожей скелет. Тёмные провалы глаз вспыхнули угрозой. Казалось, раздумывал — не наброситься ли ему на случайно заблудившегося, беззащитного путника. Давид оцепенел, попятился, неожиданно сорвался и побежал. Когда оглянулся, человек в свисающих лохмотьях стоял на том же месте и смотрел вслед. Кто он? Сбежавший заключённый, которого приговорили к расстрелу? Может немец, прячется здесь, не знает, что война давно кончилась. Или дезертир, тысячу раз пожалевший о случившемся. Живёт в заброшенном окопе или землянку себе вырыл. Что лучше — одичать и умереть с голоду, или смертная казнь? Легче умереть сразу или постепенно? Лучше сразу, — решил тогда Давид.

Дорога в степи привела, наконец, к небольшой деревне в одну улицу. Уже были глубокие сумерки, почти ночь, когда выплыли навстречу приземистые избы; в окнах ни одного огонька. Вскрикнул и тут же смолк петух, где-то скрипнула плохо притворенная калитка. И опять тихо. Давид прошел вдоль деревни, высматривая, где бы попроситься на ночлег. Пока размышлял, в какую дверь постучаться, из крайней избы вышла и направилась к колодцу женщина с двумя ведрами.

— Скажите, у кого тут можно переночевать? — бросился к ней путник.

— Командировочный, что ли? — спросила повязанная косынкой по самые глаза женщина.

— Да нет, работать сюда на нефтебазу приехал. По распределению из института.

— Значит, надолго. Вот и выбери себе хату справную, на крышу смотри. Вон у Горбачёвых железом крыта — не промокает. Туда и иди. — Женщина ловко вытащила из колодца полные ведра, подцепила их коромыслом и, переваливаясь как утка, направилась к дому. У неё одна нога была короче.

— А у вас можно? — спросил вдогонку Давид.

— У меня крыша старая — протекает. Ещё до войны толем крыли. И тесно, ребятишек двое.

— Мне много места не надо, где-нибудь в сарае на сеновале.

— Ночуй. Завтра оглядишься, получше найдёшь. Здесь рабочие и во времянках живут, только зимой-то в них не натопишься. По пять баб в каждой, навалом спят, приткнутся друг к дружке — и тепло. Сколько их здесь мается, — не то себе, не то шедшему следом заезжему человеку говорила хозяйка дома. Она подняла и поставила на лавку вёдра с водой, не расплескав ни капли. Бесшумно, не глядя на нечаянного гостя, достала из комода чистую тряпицу, застелила ею соломенный тюфяк, расправила грубошёрстное солдатское одеяло и сказала:

— Спите на здоровье.

— А вы? Это же ваша постель.

— Да я с детьми на полу лягу, летом оно и лучше — прохладней.

На следующий день с утра пораньше спешил Давид к, розовеющим в лучах восходящего солнца, цистернам нефтебазы. Невдалеке, слева от выстроенных в шахматном порядке цистерн, лоснилась гладь залива с застывшими на ней баржами.

Справа — новое, из красного кирпича, двухэтажное здание конторы. Мерный стук насоса, перекачивающего мазут по подвесному трубопроводу, делал утреннюю безлюдную тишину особенно ощутимой. На первом этаже конторы по обе стороны коридора двери с табличками: «Директор», «Главный инженер», «Бухгалтерия», «Отдел кадров».