Бабочка - [56]

Бабочка охнула от неожиданности и тут же тихо рассмеялась, когда я повернулся, легко закружив ее. В пару шагов добрался до софы, сдвинутой к стене. И, уперев Свету в приподнятое изголовье спиной, снова набросился на ее рот. Все так же спешно, торопливо, ощущая, что выгораю изнутри. У меня руки тряслись, пальцы, вжимающиеся в ее кожу. И Света дрожала. И тихо стонала под моим ртом, моими губами. Давила на мой затылок, прижимая крепче к своему телу. А я и не думал отстраняться.

По второму кругу добрался до шеи. Ниже, касаясь щеками ее грудей, приподнимая руками Свету еще выше, надавливая ей на спину, заставляя прогибаться. И да! Наконец-то, добрался до этого обалденного живота, который не сумел бы описать простыми словами. Моя Бабочка не была ни тощей, ни увлекающейся качанием кубиков, ни, тем более, полной. Хотя, не думаю, что мне была бы разница. Я обожал ее. Просто ее. Эту девушку. И все-таки, видимо, не в последнюю очередь благодаря занятиям этими своими танцами, у нее был такой живот, что я не мог оторваться – мягкий и упругий одновременно, не плоский, подтянутый, невероятно женственный. И сейчас я целовал, облизывал, собирал губами и языком каждую капельку испарины, выступившей на ее коже. Толкался языком во впадинку пупка, шалея от ее стонов и тихих прерывистых вздохов. Ощущал подбородком резинку этих штанов, которые обтягивали ее, не менее обалденные, ноги второй кожей.

И тут она забросила эти ноги мне на пояс, крепко обхватив, и прижалась еще крепче, простонав в мои волосы:

- Пожалуйста, любимый, только не останавливайся сейчас, - хрипло выдохнула она.

Зря, по факту. Потому что я сразу вспомнил, почему мне ни при каких обстоятельствах нельзя продолжать. Пусть я хоть умру сейчас от того, как неимоверно ее хочу, как нуждаюсь в своей Свете.

И, разумеется, я замер. Потому что на уровне подсознания привык в первую очередь думать о ней, о ее благополучии и ее интересах. Сердце колотилось где-то в глотке, а пах просто скручивало от всего того желания, что переполняло меня к Свете.

И все же я медленно поднял голову, видя, как ее черные глаза наполняются обидой и горечью, и так же медленно отступил на шаг, осторожно опустив Бабочку на софу.

- Любимый? – в ее голое звучала такая потерянность, что у меня начал дергаться глаз от напряжения, с которым я старался себя сдержать. – Почему?

- Не стоит, Бабочка. Действительно, не стоит, - хрипло ответил я, отступая еще на шаг и ненавидя самого себя за то, что знал, как правильно. - Это будет неверно, солнце мое. Совсем неправильно. Я не тот, кто тебе нужен. Правда. Ты достойна лучшего…

А Света вдруг прищурилась и одним плавным, стремительным движением выпрямилась, поднявшись с софы. Ее глаза разве что не метали молнии, с таким гневом она посмотрела на меня, с такой обидой, что я дернулся, умирая от желания обнять ее, успокоить, подарить все счастье, какое только сумею.

- Так значит, да? – огрызнулась она, просто пылая от не унявшегося возбуждения и ярости, которую я впервые наблюдал у нее. – Ты считаешь, что я не могу быть с тем, кого люблю? Что мне кто-то другой подойдет больше? Хорошо! Пусть так! Я всегда слушала твоих советов. Пусть будет и сейчас так же! - выкрикнула она и подлетела к окну, схватив с подоконника мобилку, которую я не заметил.

- Ты меня не хочешь. Я поняла! – вновь повернувшись ко мне, гневно проговорила Бабочка, кому-то уже звоня. – Что ж, пусть тогда другой… «отымеет меня во все дыры»! – взорвав мне мозг и сердце, слово в слово повторила Бабочка то, чем угрожал Малый, когда ее похитил.

И тут же, уже не глядя мне в глаза, совсем другим тоном произнесла в телефон:

- Артем, привет. Да, знаешь, гораздо лучше. Спасибо, - Света улыбнулась, но я, застывший как соляной столб, все равно видел, как вздымается ее грудь от обиды, и пальцы раздраженно стучат по стеклу окна. – Да, я насчет твоего предложения о клубе – я согласна. А давай прямо сегодня. Я свободна, - она рассмеялась на какую-то реплику этого малолетнего придурка. – Да, через полтора часа.

И нажав на отбой, Бабочка направилась к выходу, не удостоив меня даже взглядом.

А я… Я отошел с дороги. Потому что в моем хреновом черепе, пустом от боли в этот момент, пульсировала одна долбанная мысль, что надо поступить правильно. Надо.

Простоял так же неподвижно, глядя перед собой в стену, чуть ли не кожей ощущая, как Света поднимается на каждую ступеньку, ведущую на второй этаж, чтобы собраться на встречу к другому. И по херу, что руки свело от боли – с такой силой я сжал кулаки, лишь бы не сорваться. И только когда уловил, как хлопнула, с грохотом, закрываясь, дверь в ее комнату, вышел.

Нашел начальника охраны, делая вид, что не замечаю разрывающей боли в груди. У мертвых не может ничего болеть. А я, определенно, ощущал себя сейчас как мертвяк, или как тот, кто скоро им станет. И велел отправить с племянницей двух лучших людей. Чтобы приглядывали, но не мешались, если она сама не попросит. Объяснил, что девочка на свидание к парню своему едет.

Дошел до своего кабинета и только здесь потерял контроль. Уперся кулаками в стол так, что кажется, продавил костяшками кожу. И закричал. Беззвучно. Потому что не было звука или интонации голоса, способного передать все то, что я ощущал. Это было больше. Это было что-то за гранью переносимого – отправить любимую к другому, зная, к чему ее толкаешь. И просто стоять. Словно грудную клетку вскрыли по живому, вырвав и сердце, и легкие, так, что и не вдохнуть никак. И до головы потом добрались, вырвав и разум, скопом.