Бабье лето - [9]

Почтмейстер опять залился раскатистым смехом.

— Про хвост! — повторил он,— ловко ведь?

Галдин засмеялся вслед за ним.

Лодка причалила к берегу. Поднявшись вверх по обрыву, они остановились у калитки клябинского сада.

— Ах да, простите,— спохватился Григорий Петрович, дотронувшись рукой до серебряной пуговицы на груди своего спутника,— мы вот все с вами говорим, а имени вашего я так и не знаю!

Почтмейстер торжественно раскланялся.

— Честь имею представиться: коллежский регистратор ^{34}, чуть-чуть не император, Дмитрий Дмитриевич Погостов.

VI

Несколько волнуясь и удивляясь своему волнению, которое редко охватывало его, Григорий Петрович подходил к открытой, с белой колоннадой террасе клябинского дома, минуя пышные клумбы и стриженую ограду пунцовых роз.

Он не обращал внимания на быстро семенившего рядом с ним и не перестававшего говорить почтмейстера. Он старался разглядеть в сидящих на террасе Анастасию Юрьевну. Навстречу ему, торжественно ступая, вышел лохматый сенбернар и сочувственно обнюхал его, повиливая хвостом. За сенбернаром подошла хорошенькая девочка с полным румяным личиком и улыбнулась почтмейстеру.

— Здравствуйте, Дмитрий Дмитриевич,— маме немножко нездоровится, но она сейчас выйдет. Папа на заводе. Пожалуйста, сюда,— обратилась она уже к Григорию Петровичу.— Вы кажется, наш сосед?

— Как же, ваш ближайший сосед, и мне совестно, что я до сих пор не мог навестить вас,— отвечал Галдин, улыбаясь. Ему понравилась эта благовоспитанная немочка, как он ее мысленно назвал. «Но она ничуть не похожа на мать свою»,— тотчас же подумал Галдин.

На террасе его представила молодая хозяйка какому-то робкому господину со странными механическими движениями и нелепым костюмом, назвав его своим дядей. Господин этот так невнятно произнес свое имя, что ничего нельзя было разобрать. Он сейчас же отошел в сторону и занялся волчком, старательно пуская его крутиться по столу.

Другой здесь присутствующий оказался генерал-майором в отставке князем Лишецким.

Увидев на Галдине офицерские погоны, генерал радостно воскликнул:

— А, очень рад, очень рад! Я всегда стоял за то, чтобы военная молодежь шла в свои поместья и занималась хозяйством. Нам так нужны свежие честные русские люди! Вы не бывший паж? ^{35} Нет? Ну, так значит, то был другой Галдин… Как же, знаю, знаю — прелестная, родовитая фамилия. Очень рад!

Он еще раз пожал Григорию Петровичу руку.

— Я кончил пажеский корпус, служил в артиллерии, был на войне и вот уже тридцать лет живу в этом крае. Богатая нива! Какая деятельность! Я пишу мемуары теперь, живу сурком, но интересы России мне дороги, очень дороги!.. Вы наш, конечно?

— То есть? — не понял его Галдин, далекий от каких-либо общественных интересов.

— Я хотел сказать — вы баллотируете с нами в Государственный Совет?..

— Право, я еще затрудняюсь сказать что-либо по этому поводу,— я здесь внове,— развел руками Галдин.

— Ну конечно, я понимаю,— одобрительно кивнул головою князь,— но во всяком случае вы в русской группе. Вот придет Карл Оттонович — он разовьет вам нашу мысль.

На пороге показалась Анастасия Юрьевна. Она устало, но любезно улыбалась.

Генерал первый подбежал к ручке.

— Вы не узнаете меня? — сказал Григорий Петрович, когда очередь дошла до него.

Он смотрел на Анастасию Юрьевну и спрашивал себя, обманулся ли он в своих ожиданиях. Это была совсем не та девушка, которую он помнил; это была женщина, усталая, больная женщина, но полная еще внутренней прелести. К ней нельзя было питать былого восторженного чувства, детского обожания, но и равнодушным к ней остался бы не всякий. Она совсем была другая — это-то и смущало Григория Петровича.

— Быть может, вам памятна моя фамилия, но я, наверно, стерся в ваших воспоминаниях,— говорил Григорий Петрович, целуя протянутую ему тонкую белую руку.

— Нет, нет, постойте,— не отнимая своей руки и наморщив бледный лоб, ответила она,— мне что-то помнится… Позвольте… вы не сын ли милой Марии Платоновны?.. Ну да, конечно, я так и думала… еще на балу в институте… Да, да, помню, конечно!

Она еще раз взглянула на него повеселевшими темными глазами и знаком указала ему место возле себя.

Он подумал: «У нее остались те же глаза и те же волосы… Нет, она, право, интересна…»

— Вы давно здесь? Два месяца? Боже! И вам не стыдно было так долго не появляться…

Она полулежала в любимой своей ковровой качалке и не сводила с него своих глаз. Ее глаза, оттененные темными кругами, казались больше, чем были раньше, они точно плохо видели, внимательно всматриваясь, неверно блестя. Тонкие пальцы на полуобнаженных руках ее чуть заметно, но непрерывно дрожали. Все тонкое тело ее, скрытое в широких складках нарядного капота ^{36}, дышало ускоренным, неровным дыханием.

— Господи,— говорила она задыхающимся, взволнованным голосом,— как давно это было… Но вот я гляжу на вас и будто молодею… Уверяю вас! Вы не конфузьтесь, но боже мой, как вы еще молоды в сравнении со мною… У вас цветущий вид…

Григорий Петрович чувствовал себя неловко под ее пристальным взглядом. Крепкий нервами, он все же чувствовал на себе влияние ее нервозного оживления, не мог подобрать нужных слов для ответа.