Бабье лето - [14]

«К чему он все это говорит? — подумал Галдин.— Он что-то удивительно любезен сегодня!»

— Ваш брат тоже приедет в имение? — продолжал Карл Оттонович по-прежнему пониженным приятельским тоном. Нет? Ах, он служит… Да, я слышал, он себе делает блестящую карьеру! Что? Простите, это не ваш родственник в министерстве внутренних дел?

— Это мой дядюшка…

— Ах, это даже ваш дядюшка… Ну да, я так и думал. Скажите (Карл Оттонович прищурил один глаз и посмотрел на кончик своей сигары), вы не знаете, он, кажется, может получить портфель? ^{44} Я что-то читал об этом.

Лицо фон Клабэна дышало полной невозмутимостью, казалось, точно и не он задавал вопрос.

— Я, право, не знаю,— беспечно отвечал Григорий Петрович.— По правде сказать, я мало интересовался этим.

— Ну да, конечно,— протянул Карл Оттонович и даже зевнул слегка,— но все-таки не мешает иметь влиятельного родственника — можно проводить много нужного в своем уезде…

Подошел князь, завязался политический разговор. Князь снова упомянул о своих мемуарах и заглушил всех криком, когда дошли до самого острого вопроса — выборов в Государственный Совет. Он забыл, что с ними сидит поляк, произошла маленькая неловкость, которую изо всех сил старался замять хозяин. Пан Лабинский был сегодня не в духе и жаловался на сердце. Он сидел молча, со страданием на лице, держась левой рукой за грудь.

Галдин незаметно перешел к другой группе, где сидели дамы, почтмейстер и ксендз. Земский улизнул-таки от Сорокиной и внимательно слушал кричавшего генерала. Но Фелицата Павловна, кажется, этого не заметила. Она не отрывала своих подведенных глаз от Григория Петровича и улыбалась ему сладкой, заискивающей улыбкой. Она точно умоляла его обратить на нее внимание, но ротмистр оставался равнодушным.

Почтмейстер изо всех сил старался занимать дам, ксендз остроумными замечаниями помогал ему в этом. Он был навеселе и весьма двусмысленно подмигивал Галдину.

У Анастасии Юрьевны опять появилось утомленное, болезненное выражение. Она притихла и сидела, безучастно слушая разговор.

Григорий Петрович ловил на себе не раз ее взгляды. Улучив минуту, он подвинулся к ней поближе и сказал:

— Вам должно быть, нездоровится? — и, не получив ответа, добавил: — Будьте уверены, что я сделаю все, что в моих силах. Когда можно будет повидаться с вашим братом?

— Да, да, сделайте это для меня,— проговорила она поспешно, точно только сейчас вспомнила о своей просьбе — я вам пришлю его… теперь его нет дома, он у себя на хуторе.

И вдруг, схватив Галдина за руку, крепко пожала ее.

Грянул снова оглушительный удар грома. В окнах задрожали стекла. В потемневшем небе брызнула белая молния.

— Вы будете бывать у нас? — быстро заговорила Анастасия Юрьевна, близко придвинув лицо свое к лицу Галдина.— Чаще, как можно чаще… Мне страшно здесь, понимаете — я боюсь его!

Глаза ее раскрылись широко, в них, точно, были и ужас и отчаяние. Хорошо, что никто их не видел. Все смеялись и разговаривали. Галдин смущенно пробормотал:

— Еще бы, конечно, я с радостью.

Он в свою очередь пожал ее тонкие вздрагивающие пальцы.

— Все, все!..— неожиданно для себя самого прибавил он.— А я сегодня привез с собою корнет…

Она ничего не ответила, она, слава богу, не услышала его последних глупых слов: она упорно смотрела ему в лицо и улыбалась.

— А-ай! — вдруг вскрикнула сидящая рядом Сорокина, и все пришло в волнение. Все повскакали со своих мест, несколько минут никто не знал, за что взяться, что делать. На полу лежал, весь розовый, пан Лабинский.

— Ему дурно,— закричала Сорокина.

— Воды, воды,— кидаясь из стороны в сторону, вторил ей князь.

Пан пробощ склонился над Лабинским, потом махнул рукой.

— Ниц не бендзе [12],— сказал он совсем спокойно и перекрестился.— Пан умер…

На мгновение все умолкли. Потом заговорили разом. Как это случилось? Пан Лабинский сидел все время молчаливый, ему сегодня нездоровилось, да еще вышел этот неприятный разговор. Он всегда страдал сердцем. Значит, разрыв сердца? Да, не может быть сомнения — разрыв сердца…

Анастасия Юрьевна не могла подняться с кресла. Она как будто не понимала, что вокруг нее делалось. Глаза ее сомкнулись, голова упала на руки.

XI

Пока приводили в чувство Анастасию Юрьевну и отнесли на диван мертвого пана Лабинского, фон Клабэн все ходил по комнатам, повторяя:

— Это ужасно, это ужасно!

Потом он поймал за руку Григория Петровича и сказал дрожащим голосом:

— Вы знаете, я совсем не могу его видеть, я очень нервный человек, это на меня действует. Я хотел вас попросить…

— Что прикажете? — сухо спросил его Галдин, все еще думая об Анастасии Юрьевне, которую он помог снести в спальню.— Я вас слушаю…

— Видите,— заискивающе продолжал Карл Оттонович и вдруг, поспешно вынув портсигар, предложил его Галдину.

— Нет, спасибо,— чуть усмехнувшись сказал тот.— В чем же дело?

«Однако и вструхнул же бедный немец,— подумал ротмистр, глядя на зеленое лицо с дрожащей нижней губой.— Ничтожество!» Галдину, в жизнь свою не знавшему страха, были гадки трусливые.

— Видите,— повторил хозяин,— это ужасно скверно, что он умер у меня. Вы понимаете? Может выйти история… Я ужасно не люблю, когда ко мне приезжает полиция…