Бабье лето - [59]

Я пришел к садовнику и его жене. Мне не показалось, что они, как сказал мой гостеприимец, не изменились. Старик поседел, по-моему, еще больше. Его волосы уже не отличались от полотна. А жена не изменилась. Она была, видимо, из очень чистоплотной семьи, потому что держала дом в очень большой опрятности, а старика одевала донельзя аккуратно и строго. Он произвел на меня точно такое же впечатление, как в прошлом году: словно принадлежал к совсем другому сословию.

Когда я шел от теплицы к площадке для кормления птиц, мне встретился Густав. Он, вскрикнув, подбежал ко мне и поздоровался со мной.

Мальчик этот очень изменился за короткое время. Он стоял передо мной очень красивый, и на фоне сурового пейзажа, еще без листьев, без травы, еще без единого стебелька и цветка, пейзажа, состоявшего в соответствии со временем года лишь из бурой земли, бурых стволов и голых веток, он казался еще красивее. Такое я часто замечал при рисовании: животные, например, при лохматой голове кажутся еще более блестящими, а нежные детские личики, когда они окаймлены мехом, делаются еще нежнее. На щеках его играл легкий румянец, на лоб падали густые каштановые волосы, а большие черные глаза были как у девушки. В них, хотя он был очень весел, таилась какая-то грусть.

Мы пошли к площадке, где хлопотал его приемный отец. По дороге я рассказал ему о своих родственниках — о матери, об отце, о своей милой сестре. Рассказал я ему и о городе — как там живут, какие в нем есть развлечения, какие неприятные стороны и как я провожу там время. Он сказал мне, что уже приступил к естествознанию, что отец показывает ему опыты и что этот предмет ему нравится.

Мы пробыли некоторое время возле его приемного отца. Густав все мне показывал, обращая мое внимание то на одну, то на другую перемену, происшедшую с прошлого моего прихода.

Обед соединил нас в доме.

Сидя за едой напротив своего старого гостеприимца, я вдруг заметил, какие у него прекрасные зубы. Очень частые, белые, маленькие, поблескивающие эмалью, без единого изъяна. На щеках его от долгого пребывания на свежем воздухе был здоровый румянец, только волосы его, показалось мне, стали, как и у садовника, еще белее.

После обеда я удалился в свою комнату. Она была очень приятно устроена, и в печи горел согревающий огонь.

Пополудни мы пошли в столярную мастерскую. Ойстах, шагнув мне навстречу, поздоровался со мной очень весело, и я ответил на его приветствие самым сердечным образом. Другие рабочие тоже дали понять, что они меня узнали. Сначала я все осмотрел мельком и в общих чертах. Знакомый мне прекрасный стол продвинулся очень сильно, но далеко еще не был готов. Снова было сделано несколько приобретений. Мне показали их, объясняя, что может из них получиться. Сделаны были и планы новых самостоятельных работ, и передо мной накоротке разложили наброски к ним. Я попросил у Ойстаха позволения посетить его раз-другой за время своего пребывания здесь. Он разрешил мне это очень охотно.

Затем, несмотря на весьма скверные дороги, мы совершили далекую прогулку. Когда я упомянул о том, что уже заметил в саду птиц, мой гостеприимец сказал:

— Пробудь вы у нас подольше, вы узнали бы теперь всю историю жизни этих пернатых. Зимовавшие здесь уже взбадриваются, улетавшие постепенно возвращаются, их встречают криком. Они набрасываются на корм и едят торопливо и жадно, пока не забыты испытанные ими на чужбине заботы о пище. Ведь они там вряд ли находят кормильца и потчевателя. Теперь они становятся все доверчивее и поют с каждым днем все прекраснее. Затем в ветках начинается воркование, и они гоняются друг за другом. Потом начинается домашняя жизнь. Они заботятся о будущем и строят из всякого мусора гнезда. Я тогда велю надергивать для них ниток, но они не всегда их берут, иногда я вижу, как птица рвет какую-нибудь навозную соломинку. Затем приходит время труда, как у нас в зрелые годы. Легкомысленные птицы становятся серьезны, они без устали кормят своих птенцов, воспитывают их и учат, чтобы привить им какие-то навыки, особенно для предстоящего долгого перелета. Поближе к осени снова выдается более свободная пора. У них наступает как бы бабье лето, и они некоторое время играют, перед тем как отбыть.

Вернувшись с прогулки уже к вечеру, мы собрались в столовой у камина, где горел веселый огонь. Позвали и Ойстаха, призван был и седой садовник, чтобы рассказать, как преуспели растения на зимних грядках и в теплицах. Экономка Катарина ставила время от времени на столик теплое питье.

На следующий день утром я пошел к своему гостеприимцу в кладовку, чтобы посмотреть, как он кормит птиц. Он приготовил, достав из ящичков, всяческий корм и открыл окно над дощечкой. Сам он остался у окна, а я стоял рядом с ним. Тем не менее птицы прилетели, одни покружившись, другие по прямой линии. Его они не боялись, потому что знали своего кормильца, а меня не боялись, потому что я стоял рядом с ним. Они толкались, стучали клювами, щебетали, а порой даже и дрались.

— Поздней весной и летом я даю самкам какую-нибудь лакомую добавку, — сказал он, — потому что среди них может оказаться обремененная заботами мать. Те, что жрут так торопливо и в то же время так испуганно, — это чужие. Они ни за что не приблизились бы, если бы их не принудил к тому лютый голод. В суровые зимы я видел на этих дощечках редчайших птиц.