Бабайка - [13]

— Не тебе судить, — ответил я.

— Но раз пошёл… тогда не торопи события. Всё решится не здесь и не сейчас. Похоже, тебе везёт. Значит, мы еще встретимся.

— Обязательно, — сказал я сквозь зубы.

— Ты помнишь уговор? — сказал змей.

— Какой еще уговор? — спросил я, нетерпеливо переступая на месте.

— Ты не волнуйся так, — тихо сказал мой компаньон. — Это вредно для здоровья.

— Конечно, помню, — сказал поэт. — Пять минут.

— И пять лет безбедной жизни, — сказал змей. С этими словами он аккуратно взял корзину в зубы и скользнул к шкафу.

Шкаф. До этого я просто его не замечал. Даже удивительно.

Большой платяной шкаф с распахнутыми створками. Дверцы на рояльных петлях. На одной из них зеркало.

У нас такие шкафы делали еще при Сталине.

Змей мягко скользнул в шкаф, унося моего мальчика. Только хвост мелькнул. И створки плавно закрылись за ним.

— Я прошу тебя, — сказал поэт. — Ты мне чужой, мне до тебя дела нет. Поэтому если ты дернёшься, я выстрелю, не сомневайся. Но я не люблю убивать. Не моё это дело.

И он перевернул большие песочные часы, стоявшие на столе. Песок тонкой струйкой потек из верхней половины в нижнюю.

— Ты не понимаешь, — сказал я.

— Да всё я понимаю, — сказал лениво поэт. — У него твой сын — он мне сказал.

— Так пропусти меня.

— Нет.

— Отчего же?

— Ты же слышал. Пять лет безбедной жизни.

Я посмотрел на своего компаньона. Тот с любопытством следил за нами.

Не укладывалось в голове моей всё происходящее никак. Всего можно было ожидать, но чтобы на пути моём встал, так сказать, коллега Пушкина и Блока…

А тот стоял, уверенно сжимая в руках арбалет, по-прежнему направленный в мою грудь, солнце освещало его из окна лучами своими, и пылинки искорками плясали вокруг его горделивой головы.

— Погоди, — сказал я медленно. — Ты же поэт. Ты же добрым быть должен.

— Что? — сказал поэт скандальным голосом, и арбалет дрогнул в его руке. — Добрым? Да какое мне дело до добра и зла. Я должен чувства в людях будить, чтобы мир этот не спал. А то в своей беготне ежедневной они забывают о том, что такое закат, как прекрасен рассвет, как плавно река воды свои несет к океану, как капли падают с мокрых ветвей на землю, как шумит трава, приглаживаемая ветром. Они не помнят как роскошен хруст стрелы, прекрасно входящей в плоть, звон клинка встретившего на пути своем сталь, плавное парение орла в небесной выси. Пусть люди будут хотя бы злы, потому что лучше быть злым, нежели равнодушным. Спроси у любого, кто встретится тебе на улице — что прекраснее? Море или болото? И каждый ответит — море! Потому что море прекрасно даже в шторм, а болото всегда болото. И посему пусть будет в сердцах их жажда чего-нибудь. А мой долг — это что-то найти. Чтобы чуть чаще забилось сердце.

Так говорил он, и песок продолжал струиться в песочных часах, а он всё говорил, говорил, говорил. Про то, что дух поэта должен быть свободен, что думать о еде поэту не пристало, что за год можно многое успеть, а за пять лет так вообще, и слова его гонгом отдавались у меня в висках.

Наконец последняя песчинка упала на вершину песчаного холмика.

— Всё, — сказал он. — Можете идти.

И разрядил арбалет в стену.

Я подошел к нему и ударил с правой. По лицу. На этот раз я не промахнулся, потому что вся злость, бушевавшая в моём сердце, перекипела за эти пять минут. Поэт устоял на ногах. Рукавом стёр он кровь, выступившую на губах, и сказал:

— Имеешь право.

4. По следу жёлтого дракона

I

На этот раз я вывалился в комнату. Большую пустую комнату. Широкое светлое окно в полстены и дверной проём. Пол, покрытый… паркетом? Всё жёлтое. Что ж, этого можно было ожидать.

Каждый охотник желает знать…

Некоторое время я смотрел на исчезающее отверстие перехода. Еще можно было видеть, как медленно, очень-очень медленно смыкаются створки шкафа, а потом отверстие беззвучно схлопнулось, полыхнув напоследок оранжевым.

Я подошел к окну и увидел, что за окном — город.

Мегаполис.

Башни желтых небоскрёбов, потоки желтых машин. Изредка желтое небо прорезали мошки вертолётов.

Всё это с высоты примерно сорокового этажа

— Привет.

Я обернулся. В дверном проеме, небрежно опершись о косяк и скрестив на груди руки, стоял молодой азиат. Ну то есть у него были азиатские черты лица. Симпатичный такой желтый узкоглазый парень, похожий на плейбоя.

— Добрый день, — сказал я и шагнул к нему.

Рука плейбоя быстро скользнула за отворот пиджака, под левую мышку.

— Не надо, — сказал он. — Лучше стой, где стоишь.

Я остановился. Не жест его меня остановил, но интонация. Было похоже, что парень быстр, и если надо, действует не задумываясь.

Он помолчал, разглядывая меня. Не знаю, удовлетворил ли его осмотр, но он кивнул вроде как сам себе и неторопливо сказал:

— Я купил эту квартиру неделю назад. Здесь ещё ничего нет. Но вот я открываю дверь своим ключом, — он помахал зажатой в левой руке маленькой карточкой, на вид из пластика, — и в своей будущей спальне вижу тебя. На тебе артефактный халат. Мне кажется, я имею право спросить. И я спрашиваю. Ты кто такой?

— С кем это ты разговариваешь? — за плечом парня возникла девушка. Тоже азиатка. На вид гибкая и стройная. Если бы она была не столь монохромна, то я бы назвал её симпатичной.