Бааль Шем-Тов. Личность. Чудеса. Легенды. Учение хасидизма - [16]
Глава 3. Чудо-ребенок из Окопа
Мы крайне мало, а точнее, почти ничего не знаем о раннем детстве Бешта. Сохранилось лишь несколько преданий, связанных с этим периодом его жизни. Одно из них дошло до нас от внука Бешта р. Моше-Хаима-Эфраима из Сиделкова. «Я слышал из его уст, — пишет он в своей книге „Дегель маханэ Эфраим“, — что его отец брал его на руки молча, как Моше, учитель наш, мир с ним. А если бы брал его, разговаривая с ним, то Бешт наполнил бы знанием Торы все пространство вселенной, уничтожил бы все скорлупы-клипот и привел бы Мессию»[74].Это свидетельство, видимо, основано на легенде, согласно которой в утробе матери ангел обучает будущего еврея всей Торе, но, когда рвется пуповина, ангел шлепает новорожденного по губам, и тот мгновенно все забывает. Так вот, внук Бешта пытался нам сказать, что Бешт этого удара по губам не получил и родился со всем знанием Торы. Такого же мнения придерживался и основатель ХАБАДа р. Шнеур-Залман из Ляд, который говорил, что Бешт знал всю Тору в полном объеме от рождения, и потому даже если казалось, что какие-то из его толкований Торы являются спорными и противоречат уже известным, их все равно надо безоговорочно признавать, так как они исходили от Первоисточника. Согласно другому рассказу Бешт был особым младенцем: он никогда не плакал в присутствии матери и не будил ее по ночам. Вот как звучит эта история в пересказе Эли Визеля: «Однажды послал он своих учеников в далекую деревню навестить ламед-вавника, одного из тех тридцати шести праведников, без которых мир не уцелел бы. Бааль-Шем сказал ученикам: „Человек этот похож на меня, как брат: мы одних лет, одного происхождения, у нас равные знания и одинаковые достоинства. Прежде, чем спуститься с небес на землю, мы договорились при первой же возможности выполнить заповедь „кибуд Эм“ — чти мать свою. А способ мы выбрали вот какой: чтобы не беспокоить своих матерей, решили не плакать. И мы сдержали слово. В присутствии матери я не проронил ни слезинки, но стоило ей уйти на рынок или в синагогу, я не мог удержаться от слез. Когда соседи упрекнули ее в бесчувственности, она никак не могла понять, в чем дело, и очень страдала от этого. Мой же друг следил за собой даже в отсутствие матери. Вот почему решено было, что другу моему в награду позволено будет остаться скрытым праведником, я же обречен на славу“»[75]. Известно лишь, что к пяти годам он стал круглым сиротой, что, увы, не было такой уж большой редкостью в то время. Первым наш бренный мир покинул отец Бешта р. Элиэзер. Согласно «Шивхей Бешт», перед смертью он взял сына на руки и сказал: «Вижу, что воссияет моя свеча с твоей помощью, но не дано мне вырастить тебя. Запомни, сын мой возлюбленный, и все дни жизни твоей вспоминай, что Г-сподь с тобою, и посему не страшись ничего на свете». Были ли эти те самые слова, которые велел р. Элиэзеру передать сыну пророк Элиягу? Ответа на этот вопрос нет, но не исключено, что это и в самом деле так. Во всяком случае Бешт часто повторял эти слова отца и не раз применял их на деле в жизни. Разные версии этого предания вносят в эту словесную формулу небольшие вариации, при которой суть остается той же, но появляются некие дополнительные оттенки. Так, в одном из вариантов эта фраза звучит так: «Помни сын, что Б-г всюду и всегда с тобой. Не бойся никого, кроме Б-га и люби каждого еврея таким, какой он есть». Впрочем, не исключено, что это — уже более поздняя интерпретация, так как в таком варианте заключена, по сути, вся концепция хасидизма. Спустя примерно полгода после р. Элиэзера умерла и мать Бешта. Как и все круглые сироты, маленький Исроэль, или, как ласково он называется во многих преданиях о детстве, Исролик, поступил на попечение общины. Это означало, что его определили в хедер, где он должен был получить начальное еврейское образование, а заботу о его пропитании распределили между семьями — одну неделю он жил и столовался в одной семье, другую — в другой и т. д., пока все не начинало идти по кругу.* * *«И случилось после кончины отца его, мальчик рос, и жители города, поскольку весьма почитали отца его, благодетельствовали ему и отвели к меламеду, чтобы тот учил его, и очень преуспел в учении. Но взял он обыкновение сбегать из дома меламеда, проучившись несколько дней. Искали его и находили одиноко сидевшим в лесу. Объясняли это тем, что сирота он, за которым некому присматривать, заброшенный ребенок, и отводили назад к учителю. И повторялось так несколько раз, убегал он в лес, чтобы пребывать там в одиночестве. Продолжалось так до тех пор, пока не махнули на него рукой, и перестали приводить к учителю», — продолжает «Шивхей Бешт»[76].Согласитесь, что это звучит странно: с одной стороны, маленький Исроэль «очень преуспел в учении», а с другой то и дело отлынивал от него и сбегал в лес. Не исключено, что все дело заключалось в том, что сам уровень обучения в хедере не соответствовал огромному интеллекту мальчика, а учитель-меламед этого не замечал или не понимал. Как следствие, в какой-то момент Исролик осваивал весь заданный урок, значительно опережал в его понимании товарищей по хедеру, и ему становилось скучно. Тогда он и убегал в лес или в поле, где было куда интереснее. Шимон Дубнов высказывает предположение, что Исролика отталкивали как система обучения в хедере, так и царившие в нем порядки, включая ставшие нормой жестокие телесные наказания. Добавим к этому то, что и в дававших ему приют семьях мальчик, видимо, редко встречал любовь и ласку. Вероятнее, чаще всего наоборот — на него смотрели как на еще один «лишний рот», которого их обязала кормить община. «Натура крайне впечатлительная склонная к мечтательности и тихой сосредоточенности, Израиль должен был особенно сильно страдать от этих порядков, — пишет Дубнов. — Он встречал суровый взгляд там, где ждал сострадательного ласкового взора; он слышал гневные речи, испытывал нравственные оскорбления там, где он, одинокий и несчастный, искал слова утешения и одобрения, где жаждал привязанности, любви… Горячая натура ребенка не могла вынести такого положения — и вот он стал убегать из школы»
