Азовский поход - [61]

Пётр скривился, будто лимона откусил.

Вообще-то, всё было не совсем так: — Поскоку никакой внешней торговли у нас еще и в помине не было, а были лишь вульгарные и разорительные закордонные закупки и "гуманитарная помощь" царю-халявщику, то никаких прибылей мы с неё вообще не имели, и жили покудова за счёт накопленного "подкожного" со складов, ну и с военной добычи — "Пиратской", "Крымской" и прочих. Половина этих доходов уходила сразу в бюджет Буянии, треть оставшихся делилась между экипажами судов и дружинниками, принимавших участие в боевых действиях на долевой основе, а из последних двух третей выплачивалось жалование остальному населению.

Но, тем не менее, наши, работающие на Буяне пейзане получали по договору не менее одного серебряного рубля в месяц без учёта штрафов и премий. Девчонки из Гетерия (а все они где-нибудь работали) по два рубля. Дружинники по 2,50. Батюшка в церкви жил только на пожертвования прихожан, а в случае тотального голодания мог питаться с монастырской столовой. Скотницы-скотники, садовники, птичницы, рыбаки и прочие трудящиеся "умственного" труда — по 1.20 рублей. "Братья" получали по 25 золотых, Магистр — 50.

Фазендщики сперва были полностью на "гособоспечении" до первого урожая и приплода. Потом начинали отчислять 1/3 от доходов. Оставшийся урожай и приплод могли продавать тут же "Буянии" по ценам среднеэгейским, не забывая при этом, что и им чего-то кушать надо.

Внутри буянских расчётов уже вовсю ходили рубли и копейки "Банка Альфа", которые в любой момент можно было в кассе Буянии обменять на живое серебро или золото по номиналу. Свою "валюту" мы всеми силами стремились не выпустить в обращение за пределы Буянии и не принимали их к оплате от иностранцев, ну и сторожились по-первах, чтобы между "нашими" и иноземцами не завязывались махинации с ней. Хотя Канцлер уже всем плешь проел, настаивая на чеканке собственной монеты из уже имеющихся запасов золота и серебра. Никаких технических препятствий к этому не было, ибо образцы чеканов каждого номинала мы нашли во все тех же контейнерах, доставшихся нам от "Создателей". Но сообща решили не торопить события.

— Ты как со школой-то решил? — напомнил я.

— Ждёт вас школа. Особо с осени боярина Прозоровского ею озадачил. А уж тот-то, коль возьмётся, то обязательно дело до конца доведёт, не чета другим толстопузым.

Драп с Пиндосом за зиму постарались. Царская милость и благоволение дело, конечно, хорошее, но до бога высоко, а до царя далеко — не нами сказано. Стало быть, школа должна быть на самоокупаемости, а не на царёвых подачках и не на нашем иждивении. Вот они и призадумались и разродились станочком для изготовления напильников всяких разных и их насечке, приспособами для их закалки и цементации. Ну и оборудованием для изготовления различных свёрл. Товар этот на сегодняшней Руси всегда спрос найдёт. А ещё изготовили нехитрую механизьму для нарезки винтовочных стволов.

Юра Ладыгин ехал с Петром сразу до Москвы, прихватив с собой пять гавриков нашего "спецназа" с дальнобойной рацией и кучей причиндалов. Только под его багаж специально выделили "Котёнка" с экипажем из бывших донских казаков.

Юра-доктор, Вирич и Кузя на "Щенке" с таким же экипажем везли оборудование для ворнежской школы.

"Мануша", "Осётр" и четыре более-менее целых британских транспорта везли припасы, технику, топливо и боекомплекты в Крым и Азов. В тудой мы отправляли на транспортах ещё и сотню своих дружинников, наиболее заборзевших в технике. Ну и "Доминатор", как самый быстроходный и комфортный, тоже взяли. Будет посыльным судном.

А нам навстречу должен был выйти генерал-адмирал Лефорт с подготовленными за зиму экипажами для трофейного флота на Мальте. Встретиться мы должны были в Стамбуле.

Для охраны островов оставались "Монитор", "Шмендрик" и две уже переделанных и перевооружённых шебеки. А еще переделали самую большую захваченную галеру в вертолётоносец, вместо гребцов и парусов для движения, приспособили дизель и винт, и настелив сплошную палубу от носа до кормы. Эдакая авиаматка получилась с приличным радиусом действия.

Я флагманил попеременно на яхте и на шхуне, придержав при себе в её гостевой каюте "минхерца", а царя с остальными молодожёнами сплавил от греха на осетрину. И это не кончилось ничем хорошим. Царский любимчик не сдержал своей спеси и заехал за какую-то провинность одному из матросов в ухо. Всё бы ничего, матрос скорее всего просто бы утёрся и промолчал, чай не из панов. Но это случилось на глазах у Кныша. Пролетарская сущность казака взыграла. Коля не спеша подошёл к "выдвиженцу", взял его за руку и нежнэнько нажал куда надо, поставив раком:

— Ты чё, сучёнок творишь? — прошипел Мыкола. — Давно в чужих руках не обсирался? Так сейчас обсерешься! Слушай сюда, гнида. Сей момент подойдёшь к нашему матросу, поклонишься ему в пояс, попросишь у него прощения и подаришь золотой для возмещения физического и морального ущерба. А не сделаешь, прикажу ему выкинуть тебя за борт. — Кныш отпустил Алексашку и с видимым удовольствием пнул его в зад.

Вечером, когда уже стояли на рейде Стамбула, царь прискакал к нам на очередные посиделки и "любимчик" наябедничал ему. Царь подсел ко мне с вопросами. Я попросил стюарта найти Кныша. Через пару минут брат Мыкола подсел к столу.