Азов - [9]
ГЛАВА ШЕСТАЯ
В просторных сенях домика Ульяны казаки скоблили седла, чистили уздечки, забрызганные грязью дорожные зипуны.
Стены простых хором вдовицы Ульяны всегда были увешаны узорным шитьем. Она была известной на всю Москву швеей-мастерицей. И хотя у каждого боярина и были свои выдумщицы-мастерицы, белошвейки, но к ней, Ульяне, боярыни и боярышни несли и кокошники, и рубахи для вышивки, и венчальные платья. А шила она не дорого, да любо. Быстрее и лучше ее никто на Москве не шил.
Атаман раскрыл свои походные сумы и подарил Ульянке за ее хлопоты и заботу тафтяную шубку огненного цвета. Легкая шубка была на векошьих черевах с бобровым пухом, о восьми корольковых пуговицах. Быстроглазая хрупкая Фатьма, жена атамана, могла бы той легкой шубкой окутать свой тонкий стан раз четверо. А Ульяне Гнатьевне та шубка жар-цвета пришлась как раз впору.
– А не велика ли? – насмешливо подмигнув Ульяне, спросил Афонька Борода и, подбоченясь, стал разглядывать и любоваться Ульянкой. – Ай, и баба! – Сказал он громче. – Ай, красная! Да любой казачина оженится на тебе. Целуйте дивчину, хлопцы! Царь-баба!
– Да ну вас! – пропела Ульяна, крутанулась на каблучке возле Афоньки.
– А вот тебе, Ульянушка, сафьяновые ходики-сапожки, лазоревые, по золоту писанные, – продолжал выкладывать атаман. – Бери, Ульяна, да помни донского атамана.
Она хотела было поцеловать Старого в губы, но тот отшатнулся.
– Не надо, Ульяна. Сказал же тебе: я женатый. Не балуй! Бери вот и фатинку белую, турецкую. Кружало надень жемчужное.
Атаман держал ожерелье в протянутой руке, и словно вода полилась ключевая с его пальцев. Ульяна схватила его и надела.
Глянула в дорогонькое, висевшее на стене зеркальце и обомлела:
– Орлики вы мои! Да что ж вы сделали, со мною? Царицей стала. Матушка ты моя! Ой, казачки! Голова закружилась. – И понеслась она целовать всех казаков подряд.
– Задаток бери, казак! – сказала она горячо, звонко поцеловав Левку Карпова в губы. Потом сгребла Федьку Григорьева и прижалась к нему так, что дух у казака сперло.
– Ой, хлопцы, ратуйте! – хриплым голосом закричал Федька. – Задушит!
Задорный, звонкий смех покатился по дому.
Атаман, хватаясь за живот и поглядывая на Ульяну, неудержимо хохотал.
Перецеловав всех, Ульяна присела на лавку и принялась примерять лазоревые сапожки, едва всунула в них ноги. А вот фатинка белая, турецкая, с легкой опушкой – хоть тресни – мала, не втиснуть Ульяне голову. И так и этак поворачивалась Ульяна, вытягивалась, старалась не дышать, – нет, не лезет, проклятая. Бросила она острый взгляд на смеющегося атамана и со злостью швырнула к его ногам негодную фатинку.
– Да ты не сердись, Ульянушка: заместо фатинки дам тебе выдру, белок с десяток добрых. Ну, не сердись!
– Я и не сержусь, – тихо сказала Ульяна. – Челом тебе бью, холопка твоя, государь мой Алексей Иванович! Я рада твоей ласке и подаркам! Таких у меня еще не было. – И стала просить казаков садиться за стол, уже уставленный всякими яствами.
Атаман размашисто перекрестился и сел под образами, нарядный, чистый, уже не смеющийся, а строго задумчивый. На нем был кафтан заморского сукна голубого цвета. На вороте и на бортах кафтана сверкали звездами четырнадцать серебряных пуговиц. Надел атаман кизилбашскую саблю, клинок булатный, рукоять – кость белая. Ножны у сабли черные, оправа медная.
По левую руку атамана присел вместо есаула Афонька Борода. Кафтан камчатый, желтый. Сабля кривая, легкая. Ножны зелеными камнями изукрашены. Сапоги у Афоньки зеленые. Перед тем как сесть, он торжественно положил крестное знамение, но вперил глаза не в образ Николы-чудотворца, а в Ульяну. По правую руку атамана занял место Левка Карпов. Саблю свою черкесскую с белой костяной рукояткой он бросил на зипунишко, лежавший перед печкой. Там же лежала всякая казачья рухлядь.
Вскоре все десять казаков, разодетые по-праздничному, расселись за широким столом, покрытым белой скатертью. Совсем другие люди стали. Один к одному – молодец к молодцу! Плечистые, рослые, крепкие и все бородатые. Кафтаны на них один другого лучше. Пояса наборные да пуговицы золоченые. В этом тереме, за столом у Ульяны, можно было увидеть подаренные ей раньше казаками дорогие и диковинные вещицы – из Царьграда, из Индии, из Пекина, Кизилбаша, из Крыма, Хивы и Бухары, из Греции и Каира – со всех стран света!
Одиннадцатого из станицы – Салтанаша, азовского перебежчика – за столом не было: его заперли в сеннике, подперев кругляком дверь, чтоб он не сбежал и порухи какой из этого дела не вышло. Но заботливая Ульяна поставила и Салтанашу в железной миске горячую похлебку, сунула ковригу хлеба. Ему также дали питья бражного, кружку пива да кружку сладкого меду. А когда Ульяна, закончив хлопоты, подсела к столу, атаман поднял большую серебряную чашу с вином и встал.
– Ну, здравствуй, наш царь-государь, в кременной Москве, а мы, казаки, – у себя на Дону! – произнес он. – Выпьем все дружно!
Все выпили. Вторую поднял атаман:
– Здравствуй и ты, наш кормилец Дон Иванович! До дна пейте!
Выпили.
– Выпьем, казаки, за нашу приветливую хозяюшку Ульяну Гнатьевну!
