Азиатский аэролит - [29]

В те вечера, когда он бывал в мюзик-холле, служанка всегда приносила ей после выступления пышный букет роз. Сорокин, как глупый карась, быстро клюнул на обычную удочку. Ничего удивительного. Гина считала, что и этого для Сорокина многовато. И она искренне забавлялась, когда милостиво кивала головой и видела, как он судорожно сгибается пополам и долго еще, как опереточный злоумышленник, бросает в ее сторону несмелые взгляды.

А что с ним сделалось, когда она однажды протянула руку и приветливо спросила:

— Как поживаете, мистер Сорокин?!

Он хотел было что-то ответить, но подавился словами, закашлялся, и мясистый нос его покрылся капельками пота. Так ничего и не сказал.

* * *

В самом буйном полете фантазии Сорокин, конечно, не мог предположить, что ему будет оказана такая честь, да еще и кем! Только подумать, знаменитой, прославленной Региной Марич!

На самом деле, честь была не так уж велика. Просто Гина решила зайти в гости к Сорокину на 9-ю авеню.

На первых же ступеньках в нос ударил острый, тяжелый запах грязи, плесени, отбросов. Гина закрыла платком ноздри и ощупью героически начала преодолевать скользкую лестницу.

На звонок вышла невысокая женщина, еще молодая, коротко постриженная, грубо накрашенная. Впустила в прихожую и подозрительно оглядела богатую одежду гостьи. Услышав, что незнакомка хочет видеть мистера Сорокина, ревниво спросила:

— Вам мистера Сорокина?

— Да.

— Его нет дома.

— А скоро будет? Я по очень важному делу.

Женщина еще раз внимательно осмотрела гостью и уже благосклонней ответила:

— Мистер Сорокин должен скоро вернуться домой. Вы можете подождать в его комнате.

Получив согласие, хозяйка провела Гину по коридору в комнату Сорокина.

— Вот, пожалуйста, сюда, я сейчас зажгу свет.

Хозяйка вышла. Гина усмехнулась ей вслед и стала нехотя разглядывать небогатую обстановку.

Рассматривая фотоэтюды на стене, дошла до старого письменного стола с забрызганным чернилами сукном. На столе неопрятной пыльной кучей лежали исписанные листы бумаги, книги, журналы, пожелтевшие газеты. Рядом с массивным мраморным прибором, под тяжелым прессом, чернели фотографии.

Гина села в потертое твердое кресло, протянула руку к журналам и лениво начала их листать: все старое, неинтересное! Зевнула и подумала: «Ну и скука, хоть бы явился поскорее».

Взялась за фотографии. Вытащила наугад из середины одну, поднесла ближе к свету, и в ту же минуту у нее помертвело лицо, в ужасе расширились глаза: она держала в руке портрет Марича.

Страшная мысль больно резанула мозг, и, стараясь не вскрикнуть, Гина закусила губу.

Где-то далеко в коридоре раздался звонок; он заставил ее опомниться, мысли заработали быстро и нервно. Дрожащими пальцами расстегнула сумочку и едва успела спрятать туда фотографию. В коридоре совсем близко, у самой двери послышались шаги. Отворилась дверь, на пороге появился растерянный и удивленный Сорокин. Овладела собой. Заставила губы сложиться в улыбку.

Сорокин, донельзя пораженный и ошеломленный такой честью, видимо, не мог сдвинуться с места. Решив вывести его из этого состояния, Гина еще раз улыбнулась и пошла навстречу.

— Мистер Сорокин удивлен? А может, не рад, потому что, как гласит наша родная пословица, незваный гость хуже татарина?

— О, что вы, — забормотал наконец Сорокин. — Я от счастья просто не знаю… потому что так неожиданно… Разве я мог..?

Еще одно маленькое усилие, и Гина уже могла вертеть им, как пожелает. Капризно сложила губы, обиженно заговорила:

— Ах, мистер Сорокин, такая скука, такая скука, осточертело все, и театр, и постоянные поклонники, захотелось отдохнуть от проклятого ежедневного шаблона. Вспомнила вас и решила завернуть без приглашения в гости, а потом забрать вас и без забот весело провести время. Я полагаю, вы не откажетесь сегодня быть моим рыцарем?

О, черт возьми — отказать! Эх, куда только красноречие делось! (Сорокин был уверен, что обладал этим даром). Репортер задыхался и широко разевал рот, как рыба:

— Ну что вы, я, конечно, счастлив…

— Только условие — самый веселый уголок в Нью-Йорке. Согласны?

В таксомоторе страшная мысль вновь сжала до боли сердце. Откинув назад голову, Гина ломала пальцы и беспомощно думала: «Что же случилось? Виктор, любимый, что же случилось?» В пробках, когда такси приходилось останавливаться и ждать, пока не иссякнет встречный поток, боль доходила до кульминационной точки. Пересиливала себя и смеялась, обращаясь к Сорокину:

— Вы танцевать ведь умеете, правда? О, прекрасно! Я так давно не танцевала. А эта «Мавритания» — что-то путное? Представьте себе, я ни разу там не была. Постойте-ка, я где-то слышала. А, помню, процесс контрабандистов. Да? А как там сейчас?

— Сейчас не хуже, если не лучше. Нынешний хозяин «Мавритании» — лучший друг полиции. Джон Фарф был слишком гордым, потому и прогорел.

И Сорокин весело захохотал, гордясь тем, что ему известны такие детали.

* * *

«Мавритания» была одним из самых веселых заведений Нью-Йорка, где каждый (конечно, каждый, имевший при себе доллары) спокойно мог повеселить и залить влагой иссушенную сухим законом душу.

Здесь можно было достать решительно все, начиная от вонючего виски и джина до ароматных дорогих «Хейсик» и «Мумм». Недаром хозяин был едва ли не лучшим, ближайшим и самым щедрым другом полиции.