Азиатский аэролит - [25]

— Аскольд, прошу сюда, — познакомив, предложил Павел стул рядом с местом кузины, а сам сел с другой стороны, велев девушке как можно любезней ухаживать за другом.

Задав два-три незначительных вопроса о целях экспедиции: когда думают отправляться, давно ли Аскольд работает оператором, — хозяин поднялся.

— Что ж, товарищи, за счастливое и смелое путешествие!

— Счастливо вам!

— Удачи!

Минут через пятнадцать Аскольд позабыл о стыдливости и почувствовал себя как нельзя лучше.

Краснощекая Лиза все время гостеприимно подсовывала сбоку закуски и то и дело подливала вина. В голове витали знакомые мысли, напоминая о Майе. Опьяневшая Лиза, глядя в лицо янтарными глазами, щебетала:

— Товарищ Аскольд, пойду ваш фильм смотреть. И всех знакомых поведу. Буду хвастаться, что знакома с вами. А что!

Аскольд, тронутый такой лаской и вниманием, вспомнил свой отъезд, дорогу, Майю, не выдержал и неизвестно к чему ляпнул:

— Эх, Лиза, я ведь чуть было не женился.

Лиза лукаво засмеялась.

— На Майе?

Аскольд вытаращил глаза.

— Извини, дружок, не выдержал, рассказал, — засмеялся сбоку Павел. — Прости уж, — и погрозил пальцем Лизе, — молчите, кузина, больше ни слова!

Лиза наклонилась к Аскольду и шутливо, нежно прошептала:

— Бедный, бедный, жалеете?

Аскольд пьяно кивнул.

— Ох, и жалею!

После обеда, когда подали ликер и кофе, Аскольд вконец опьянел, обнял Самборского и сказал:

— Знаешь, Павлуша, давай ляжем спать.

Самборский провел его в свою комнату, бережно раздел, обыскал карманы, вытащил письмо профессора, быстро пробежал глазами и вновь положил в карман. Затем вернулся в столовую и спокойно сообщил своим друзьям, которые напряженно и резко обернулись при его появлении, будто спрашивая глазами: ну?

— Ничего важного, будут ждать в Кежме.

После Павел обратился к смуглому с усиками, назвав его Люром:

— Билеты заказал?

* * *

Люр протянул Самборскому два билета на трансманьчжурский экспресс, отходивший из Москвы каждый вечер ровно в девять часов. Самборский посмотрел на часы (стрелка показывала шесть), свел брови, пытаясь что-то вспомнить.

— Да, все, — медленно сказал сам себе, — ну, а теперь насчет вас. Садитесь-ка вот сюда.

Самборский придвинул стул к кругленькому столику, сел, наклонился близко и ровным низким голосом обратился к собеседнику. Оба напряженно и осторожно смотрели друг на друга. Самборский почти приказывал:

— Завтра получите деньги, после нашего отъезда дадите в Тайшет телеграмму Дворнягину. Вслед выезжаете завтра. Ваша основная работа: связь с Алеутской станцией, организация явок, подбор людей. В целом, лучше ни на кого не полагайтесь. Все ответственные задачи выполняйте лично. Почту доверяйте только Трудлеру — он единственный знает тропу со стороны Лены и Олекмы. Новых людей без моего разрешения не берите. Дополнительные инструкции, на всякий непредвиденный случай, получите у Дворняги-на.

Люр слушал молча и внимательно. Лицо, загорелое и худощавое, порой казалось деревянным. Лишь глаза меняли блеск и точки зрачков то сужались, то расширялись.

Договорив, Самборский спросил:

— Ясно?

Люр кивнул. Самборский еще немного подумал и, помолчав, уже дружески и тепло, как товарищу, бросил:

— Предыдущие задания вы выполнили прекрасно. А вы как, вполне за себя спокойны? Верят?

Люр едва разомкнул уголки твердых губ и сухим, неприятным голосом нехотя и коротко ответил:

— Верят.

Самборский выпрямился, лениво повел плечами, как со сна и, выдохнув воздух, пробормотал:

— Ну, пора его будить.

А после снова перевел взгляд на Люра:

— А вы Эрге раньше знали?

— Знал.

— Ну и как?

— О-о-о, — и, помолчав, Люр безразлично добавил: — Сволочь и авантюрист высшего разряда!

Самборский засмеялся:

— Молодец.

В десять часов вечера, после этой беседы, выпроводив с северного вокзала экспрессом Аскольда и Самборского, Люр отправился на телеграф и написал на бланке короткую телеграмму:

«Тайшет советская десять Дворнягину Задержите приезде погода плохая».

* * *

Транссибирский экспресс (Москва-Маньчжурия), как птица, летел вперед, оставляя за собой станции и полустанки.

Вслед гналась весна, и экспресс никак не мог вырваться из ее ласковых теплых объятий.

Теплынь напористо, опережая поезд, летела на север. До самого Урала уже нигде не было снега. Каждое утро профессор Горский беспокойно подходил к окну, встревоженно смотрел на привлекательные, полные солнечных красок и тепла чистые и ясные весенние пейзажи.

Лицо профессора бледнело, лохматые с проседью брови сходились вместе, а аккуратно подстриженные (в Москве) усики и бородка раздраженно топорщились — профессор сердился на солнце и весну. Это совсем никуда не годится! Если еще день-два будет так глупо жарить солнце — гиблое дело. Как хотите, а профессору совершенно не нравилось такое поведение природы.

На хребтах за Кунгуром неожиданно ярко заблестели белые заплаты снега (лицо профессора посветлело). Он потер ладони и охотно, с аппетитом пообедал.

Пообедав, долго стоял у окна, влюбленно глядел поверх очков на пятна снега. Смотрел, пока сумерки не сгустились за окном вагона.

Утром поезд мчался по бескрайним степям Западно-сибирской низменности. Профессор бросился к окну да так и сел, беспомощно сложив руки на коленях. За окном лежала бурая степь, а где-то далеко на небосводе вставал громадный огненный круг солнца.