Азиатский аэролит - [18]

— Открытие осеннего сезона «Колумбии» состоится первого октября.

За полтора месяца все газеты кричали, что в «Колумбии» на открытии сезона будет происходить нечто грандиозное и неслыханное.

За месяц до открытия в газетах появились статьи известных театральных критиков, сотни юмористов писали специальные юморески, громкоговорители ежедневно сообщали программу открытия и биографии актеров.

За неделю до открытия газеты запестрели портретами актеров и актрис и завели особые разделы под заголовком: «Мысли выдающихся людей Америки об открытии сезона в “Колумбии”». Тысячи репортеров охотились на выдающихся женщин Америки, на богатейших банкиров, на миллиардеров, чтобы выудить у них хоть два слова о предстоящем открытии «Колумбии». За три дня до открытия администтрация «Колумбии» выкинула забавный трюк, объявив, что после долгих размышлений над программой открытия, учитывая интерес дорогих посетителей, ей, администрации, стало стыдно за неуважение к драгоценным гостям, а потому на экстренном совещании, с целью угодить уважаемым зрителям и наилучшим образом отблагодарить их за внимание и заботу, было принято решение кардинально изменить предварительно намеченную программу и в 5 часов утра была составлена новая, вдесятеро более обширная, оригинальная, блестящая, яркая, веселая.

Администрация собиралась преподнести эту программу зрителям в качестве сюрприза. Уловка имела успех. Три дня «Колумбию» штурмовали тысячные толпы, а цены на билеты подскочили до небывалых высот.

Первого октября кончался и срок командировки Марина, и в этот день он собирался покинуть Нью-Йорк.

* * *

Еще утром администрация отеля отправила весь багаж в порт, формальности с документами уладили заранее, так что до отплытия парохода у Марина оставалось довольно много времени. Это время он решил посвятить последней встрече с Гиной.

Марич боялся этого момента, пытался не думать о нем, гнал от себя все мысли, что хоть чем-нибудь могли напомнить о прошлом, знал, что сегодня он должен поставить над прошлым точку, и будет ему больно или нет — не важно, — обратного пути нет.

Он стал представлять, как пройдет их последняя встреча, как он открыто скажет ей простое слово — «прощай», крепко пожмет руку. Но как только он начинал думать об этом, мысли делались непослушными, не желали повиноваться придуманному им сценарию, начинали рисовать совсем иную картину прощания, нежную, болезненную, волнующую.

Марич стиснул зубы. Какая глупость. Будто два человека сидят в нем, враждебные и непримиримые, пытаясь обмануть друг друга.

Тогда он пошел на хитрость. За два часа до отплытия парохода решительно подошел к телефону. Как только протянул руку к аппарату, забренчал звонок. Удивленно подумал: «Кто может звонить?»

— Алло!

Лицо побледнело, потом розовые пятна пошли по щекам. Узнал знакомый голос. Голос Гины звучал в ухе далеким нечеловеческим шепотом.

— А знаете что? Я хочу вас видеть. У нас сегодня открытие, есть лишний билет, вы сможете быть, конечно?

— Нет. Я сегодня уезжаю, — сказал и не узнал своего голоса, будто кто-то отвечал за него глухо и неровно.

Трубка безжизненно молчала. Стало слышно особенный, способный иногда испугать шелест тишины. Опять глухо:

— Пароход уходит в 5.20, я буду ждать вас.

Трубка молчала. Напрасно он напряженно вслушивался. И только потом чей-то голос неожиданно прошептал:

— Мисс Марич, вы так бледны, вам плохо?

* * *

Марича закружил на пристани водоворот толпы. В воздухе плотно сплелись раздраженные возгласы, слова прощания, приказы команды, рев сирен.

Грузный океанский гигант «Мажестик» тяжело сопел и нервно подрагивал. Пустая еще полчаса назад палуба гудела теперь людскими голосами, пассажиры перегибались через борт, складывали рупором ладони:

— Джо, мальчик мой, не грусти!

— Фифи, зачем прячешь глаза, ай-ай-ай, разве можно плакать!

— Я пришлю телеграмму!

— Джо, мальчик мой, слушайся маму, веди себя хорошо!

— Ключи в комоде, ключи в комоде!

По другой бок парохода лежал Гудзонов залив, густо усеянный катерами, паромами, яхтами. Но туда никто не глядел, все глаза были прикованы к пристани.

Марич, сдавленный беспокойной, раздражительной толпой, не замечал шума и суеты. Ежеминутно вынимал часы, смотрел, не замечая цифр на циферблате, и повторял сам себе упрямо и строго:

— Пятнадцать минут, пятнадцать минут.

Стрелка, спокойная и неумолимая, давно уже миновала цифру пять. «Пятнадцать минут, пятнадцать минут, — нервно выстукивали мысли, — пятнадцать минут».

Первый сигнал усилил гомон, суету и напряженность. Из трех черных труб повалил облаками рыхлый дым, похожий на хлопок.

Гины не было. Напрасно напрягал зрение, поворачивался во все стороны, бесстыдно всматривался в женские лица — бесполезно. Тело сжали безумные объятия тоски, раздавили заранее подготовленный, намеченный умом сценарий последней встречи.

Поднялся по крутому трапу, шатаясь, как после болезни, с трудом передвигая ноги, не веря себе. На палубе подошел к борту, вздрогнул и наклонился вперед.

К пристани бешено подскочило авто, из него стремительно выскочила знакомая женская фигура, и он скорее инстинктивно узнал Гину.