Азиатские Христы - [25]

Жертва, приносимая за живых и умерших, бывает утренняя и вечерняя. По прочтении шести предварительных молитв, долг жертвователей сделать обычные поклонения, разлить мандзу и поднести ее в освященных чашках каждому ламе. А служитель храма является тогда на сцену с монологом следующего содержания:

«Светозарные воскресенцы, прошедшие море житейской суеты и поприще великого мира, служащие спасительным орудием противу трех роковых зол! И вы, достопочтенные ламы! Воззрите на предстоящих перед вами. Это благотворители. Принося сию жертву (питие, деньги и пр.), они испрашивают ваших молитв: да будут они избавлены от бед настоящей жизни, и сподобятся достигнуть совершенства в грядущем веке».

Выслушав речь, священники поют молитву, держа в руках чашки и показывая движением рук, что они приносят жертву богам. Потом мандза выпивается, а жертвователи, поклонившись, трижды до земли, становятся на колени подле ламских седалищ. В это время епископ читает молитву и препосылает благословение всем, участвовавшим в приношении жертвы.

От вводных сих действий возвращаются к общему чину службы. Диакон начинает свое пение, а ламский хор на каждый пропетый им стих отвечает припевом: тунжур! Прочитывается, наконец, благодарственная молитва, и служба кончается. Ламы выходят в предшествии своего епископа, и если благоприятствует погода или случай, совершают обход вокруг храма, а потом отправляются восвояси.

Пышнее бывает в дни великих праздников. Тогда буддийский мир дает себя видеть со всею религиозною помпою. Пустынные окрестности храмов-монастырей кипят диким, шумным народом, дающим разгул всем своим религиозным страстям: пылают костры, льется кровь жертвенных животных. Далеко несется эхо, — там гремят барабаны и множество других музыкальных орудий пронзают слух. Звенят хонхо — колокольчики, на поверхности которых изображаются облачальные принадлежности докшитского чина, и начертывается молитва, известная под именем Мани, а вместо рукояти служит изображение <…>, со скипетром, как эмблемою власти, какую имеют «боги венца». Ему помогает дамара — бубенчик, составленный из двух сосудцев, для выражения той мысли, что совершаемое на земле отзывается на небесах и обратно. Гремит Кенрерре — большой, плоский барабан и дударма — малый барабан. Селнины и цаны, вроде тимпанов, производят свои звуки, особые, при их потрясении и взаимных ударах. Мычит Укырь-буре.

Глава IX Первобытное религиозное чувство человека и детские сказания современных сибирских буддистов

Принимаясь за научное исследование чуждых нам азиатских аскетических религий с оттенком пантеизма, мы прежде всего не должны подходить к их учителям с предвзятой враждебностью. Справедливее всего относиться к ним как к детям, еще играющим в свои игрушки, считая это за серьезное дело и воображая, что деревянные предметы понимают.

Что такое религиозное чувство?

Современный нам интеллигентный европейский теист, уже отрешившийся от рабства всем существующим культам, как эволюционно развившимся ответвлениям первичного колдовства[6], обыкновенно ответит: «Религиозное чувство — это чувство восторженного благоговения перед чем-то таким, что мы считаем бесконечно и недостижимо лучше нас самих, что нам кажется совершенством. Это похоже на чувство влюбленного, готового на все для своего предмета. Его испытывает христианская девушка, стоя на коленях перед изображением Христа, его испытывает католический мальчик перед статуей Мадонны, и это же испытывает современный пантеист, глядя звездной ночью в бесконечную глубину небесного пространства, полного таинственной силы, по воле которой существуем и мы, хотя и не знаем, для чего мы ей нужны. Наверное, для чего-нибудь хорошего.

В христианской теологии это чувство впервые выразил евангелист Иоанн, говоря: «бог есть любовь».

Если говорящий таким образом теист уже освободился от чар всякого обрядового религиозного колдовства, то здесь для нас остается решить лишь вопрос: откуда у теиста явилось это чувство благоговения не только перед бесконечностью вселенной и вечностью ее творческой жизни, но и вообще перед чем-то высшим, чем он?

Прирожденное ли оно для всех людей как, например, пение для жаворонка или привито воспитанием, т.е. является условным рефлексом, который можно и культивировать далее упражнением и подавлять, вплоть до уничтожения, не допуская ему проявляться в действии?

Уже одно то обстоятельство, что религиозное чувство пробуждается не у всех (как, например, половое влечение, в известном возрасте), достаточно показывает нам, что оно еще не перешло в область бессознательных инстинктов, т.е. не является очень давним и потому окрепшим в организме человека, а может быть и культивируемо и подавляемо. И кроме того оно и вообще нисколько не срослось с какою-либо из современных нам религий, так что действует совершенно независимо от них. Оно и выражается даже не столько в каких-либо современных вероучениях, сколько в художественной музыке и поэзии, живописи и скульптуре высококультурных народов, а низко культурные народы и огромные слои всех культурных, все еще играют в своих богов, как дети в куклы. Вот почему и религиозные верования того или иного народа или его слоя нельзя изучать без связи с его поэзией, музыкой и искусством, которые служат фоном. И поразительная картина получается перед нами, когда сопоставляем наше современное европейское искусство с азиатским.