Аженская комунна в описании В. И. Райцеса - [5]

Воспользовавшись тем, что толпа хлынула к аптеке, остальные «отцы города» укрылись в доме самого Годая, попав туда через соседний двор. Они забаррикадировались, ожидая штурма.

В жестах толпы, стихийно возродившей коммуну, с легкостью прочитываются ритуальные обоснования, проявлявшиеся и в других восстаниях. Самозванные «сержанты» сразу же взяли в руки символ власти — жезлы, ведущие свое происхождение он фасций римских ликторов. Во главе толпы оказался человек со шпагой, что символизировало военную силу коммуны. По его команде лозунги выкрикивает толпа мальчишек. Их участие указывало на чистоту помыслов восставших, ведь дети связывались с непорочностью, их действия носили заведомо бескорыстный и анонимный характер (заметим, что даже дотошные следователи не задались целью выяснить, кто из детей участвовал в шествии 2 июля). Действиям восставших придавался, таким образом, очистительный характер. Отсюда и намерение побросать трупы «воров-консулов» во рвы (риу15 — сточные канавы):

община намеревалась избавиться от тех, кто угрожал ее существованию, как избавляются от мусора и нечистот. В Ажене толпа лишь грозилась так поступить, но трупы, арманьяков в 1418 г. в Париже и трупы гугенотов в 1562–1572 гг. во многих городах Франции во время погромов выбрасывались в сточные канавы или в реки. То, что именно мясник первым поднял руку на консула было чистой случайностью, но и случайность эта являлась частью традиции — фигура мясника обычно окружалась неким зловещим ореолом, в мяснике что-то напоминало табуированную фигуру палача. Мясниками были люди энергичные и физически сильные, обладавшие известным достатком и пользовавшиеся уважением соседей. Но чаще всего доступ к муниципальным должностям им был закрыт, что рождало чувство уязвленности и недовольства. Вспомним роль мясников в Париже начала XV в.

В тот вечер консулу Санду де Годаю, да и всем аженцам очень повезло. Стоило бы пролиться крови, как «фольклорное» начало в восстании возобладало бы над рациональным. И тогда…

Но штурма не произошло. «Присяжный» де Бюскон не последовал за беглецами, то ли не успев скрыться, то ли понадеявшись на собственную популярность. Будучи достаточно смелым человеком, он вступил в переговоры с толпой. «Многие спрашивали его, куда скрылся де Годай. Он сказал, что не знает, но что если им что-либо нужно, то пусть скажут ему об этом, и он предложит им правосудие. Но жители заявили, что схватят консулов живыми или мертвыми. Тогда он сказал им, что уже поздно. И что он заставит консулов завтра дать им удовлетворение в том, что они потребуют». Далее, рассказывает де Бюскон, один из жителей из квартала Ла Шапель, имени которого он вовсе не знает, сказал:

«Так как мы не можем схватить ни консулов, ни присяжных, то схватим вот этого». Но кто-то другой возразил: «Оставь его, он из наших». Де Бюскона спросили, их ли он сторонник. Он ответил утвердительно «из боязни, что ему причинят зло». Ему предложили в этом поклясться, и он сказал «да» и поднял правую руку. Договорившись, что завтра в пять утра он придет для разговора с ними в монастырь кармелитов, собравшиеся разошлись. Консулов спасло слово «завтра».

С самого начала восстание развернулось под лозунгом коммуны. Этот традиционный клич означал требование передать управление самому коллективу горожан, что означало муниципальный переворот. Аженская коммуна уже в первые часы восстания противопоставила себя консулату, выступив как носительница власти. Любопытно рассмотреть сам механизм «снятия» прежнего городского управления. Как известно, средневековый городской коллектив во Франции был объединен присягой всех полномочных членов общины по отношению к муниципалитету, что придавало ему легитимность.

Уже вечером 2 июля на площади раздавались крики «Надо принести присягу коммуне, а не консулам!» Тогда же начали составлять списки «людей коммуны». Ночью нотариус Леонар Помарелли у дверей своего дома близ Новых Ворот заносил в свиток имена обступивших его «людей коммуны». В другом конце города тем же занимался другой нотариус — Пьер Бесс. Наутро оба списка были сведены в один. Запись была, добровольной, хотя на следствии некоторые утверждали, что их имена вставили в список помимо их воли.

В полночь у стражников всех пяти городских ворот отобрали ключи. Важнейшая функция — охрана города — перешла к коммуне. Большую часть следующего дня ворота были заперты — стражникам вернули ключи со строгим приказом никого не выпускать.

Наутро колокола церквей Сент-Илер и Сен-Фуа призвали горожан на сходку к монастырю кармелитов. Полуторатысячная толпа, заполнив огороженную лужайку перед зданием, ждала консулов. Но они не пришли.

Той же ночью сьер де Бюскон виделся с де Годаем и королевским казначаеем Ломбаром и посоветовал им не показываться на улицах. Консулы попытались обсудить свою тактику. Де Бюскон должен был предложить начать переговоры и для того направить к консулам делегацию из трех-четырех человек от каждого избирательного округа (консулата). Муниципалитет готов был уступить горожанам в вопросе о новых поборах — главным было лишить движение его массовости.