Азъесмь - [33]

Дом без тараканов

Во дворе его дома стояли Нисим Роман и его маленькая дочка и завороженно смотрели на человека в футболке с надписью «Эйхман[18] всех тараканов!»; под надписью был изображен огромный таракан, бьющийся в агонии лапками кверху. Экстерминатор пытался приподнять крышку люка, тем временем рассказывая Романам про то, как однажды главный энтомолог Министерства здравоохранения сказал ему, что дома без тараканов не бывает. Всегда есть немножко тараканов, но, поскольку они вылезают в темноте, мы даже не чувствуем, как они пробегают рядом, а если уж чувствуем, даже если это всего один или два таракана, это значит, что на самом деле их тьма-тьмущая. И в самом деле, под крышкой люка метался миллион тараканов. «Мамочки!» – закричала маленькая Лавия и убежала, а Нисим Роман зашлепал домашними тапочками вслед за ней. Во дворе остался только экстерминатор, напуганный миллион тараканов, дергающихся в предсмертных судорогах, и Азъесмь, мучительно истекающий потом в траурном костюме, который папа ему настойчиво одолжил. «С похорон на похороны, а?» – засмеялся экстерминатор, перестал обрызгивать внутренности люка и указал на макушку Азъесмь. Лишь тогда Азъесмь сообразил, что забыл снять картонную кипу, напяленную у входа на кладбище.

В десять раз

По крайней мере дважды в день Азъесмь выходил шпионить за своей бывшей женой, подглядывал в ее новую квартиру из-за дерева напротив. Большую часть времени она не делала ничего особенного – только то, что он знал со времен их брака: телевизор, много книг, иногда какой-нибудь фильм с Яарой на пару. После душа она смотрела в зеркало на свое тело, щипала себя там и сям, мило гримасничала. Честно говоря, во время этого ритуала ее трудно было не любить, и Азъесмь пытался понять: это что-то новое – или она делала так всегда, а он просто не знал об этом, потому что начал следить за ней только после того, как они разошлись. «Может быть, – подумал он, – у нее еще много того, о чем я не знаю, того, за что я любил бы ее в десять раз сильнее, если б знал. Может быть, у нее целый миллион таких вещей. Может быть, у меня еще миллион таких вещей, от которых она никогда не захотела бы уйти, если б знала». Кто знает, может быть, огромное множество милых вещей прошло мимо них, рядом с ними, между ними, в темноте, как тараканы, и то, что Азъесмь с женой их не чувствовали, не значит, что их не было.

Налог

«Ты подумай, – сказал папа Азъесмь, – я никогда не был в Индии, хотя всегда хотел поехать. Твоя мама сказала, она тоже будет рада передохнуть без меня несколько недель. Что скажешь?» Увидев, что Азъесмь колеблется, папа продолжил: «Понимаешь, моя жизнь уже позади. Сейчас мне от нее остался только налог. Без особых обязательств, без особых забот. Несколько крепких эспрессо, чуть-чуть кволити-тайм[19] с любимым сыном. Еще, если повезет, может быть, коротенькая прогулка на слоне. Да и ты, сынок, – что тебе здесь делать? Сколько можно подглядывать за бывшей женой в душе? В конце концов тебя арестуют или ты свалишься с дерева. Не лучше ли поехать с папой и посмотреть на одно из семи чудес света?»

Индия

Во вращающемся ресторане на крыше их отеля в Дели все время гоняли по кругу одну и ту же песню – «My Way» Фрэнка Синатры. Одну и ту же песню, раз за разом, при каждой трапезе, три раза в день. Кумулятивный эффект кумулятивного прослушивания этой кумулятивной песни аккумулировался у Азъесмь в раздражение. В то же время папа Азъесмь выносил это с легкостью и даже насвистывал на пару с Синатрой, раз за разом, но Азъесмь отказывался смириться с приговором, и на третий день даже потребовал объяснений от директора ресторана. «Why same song?»[20] Улыбчивый индиец покачал головой из стороны в сторону, как это принято у индийцев. «This is like asking why restaurant go round and round. Restaurant go round and round because this is best restaurant in Delhi. Same with song. „My Way“ – best song, and we play only best song in best restaurant in Delhi».[21] «Yes, but there are other songs. Also good songs»,[22] – попытался Азъесмь. «"My Way" – best song, управляющий повторил свою мантру с упрямой улыбкой. – No second best for my guests».[23] За стенами вращающегося ресторана мир выглядел еще страннее, и Азъесмь вдруг понял, что безвылазно сидит в гостинице, в то время как его папа совершает смелые вылазки наружу и возвращается нагруженный новыми впечатлениями и прокаженными друзьями, которые с удовольствием ехали в лифте на 47-й этаж, чтобы познакомиться с его очень талантливым, пусть и немного подавленным сыном.

Рамат-Ган

Почувствовав, что Дели исчерпал себя, папа заставил ноющего Азъесмь тащиться на север, в потрясающей красоты деревни, где даже Азъесмь начал получать удовольствие. Эта красота плюс доброта и открытость индийцев в сочетании с папиными рассказами о «старой гвардии» смешались в голове у Азъесмь в какой-то неуловимый, но до слез трогающий коктейль. Например, во время предзакатного катания на слоне он слушал печальную историю жизни очень вежливого немецкого боксера, «подлинного арийца», приехавшего в Рамат-Ган из Фрайбурга и создавшего «Атом-бар» из ничего. С тяжелым сердцем, одним страшным хуком, он повалил на землю обоих братьев Сенкевичей, хотя в душе и был уверен, что избиение гостей заведения приносит несчастье. И в самом деле, тремя годами позже бар был сожжен дотла гоем-маори с татуированным лицом – этого гоя обидела местная проститутка.