Азбука - [42]

Зан, Томаш

В городе моего детства и юности это была знаменитая личность. В студенческие годы он был членом масонской ложи (как и тайно покровительствовавший филоматам университетский библиотекарь Контрым[239]), то есть, судя по всему, стоял в иерархии выше Мицкевича, который, как известно, в виленский период ни к какой ложе не принадлежал. Виленское масонство, долго запрещавшееся царями, возвращается в 1900 году, когда начинает проводить свои заседания новое Общество шубравцев. Это не значит, что все шубравцы были масонами, — просто эти круги были связаны друг с другом. Кажется, сразу после 1905 года была основана ложа «Томаш Зан».

Для меня, гимназиста, важна была библиотека имени Томаша Зана, учрежденная в двадцатые годы и задуманная как читальный зал для школьников, — туда приходила молодежь, чтобы читать (не брать на дом) книги и журналы. В младших классах достаточно было библиотеки «Польской школьной матери»[240], размещавшейся прямо возле моей школы на улице Малая Погулянка[241]. Но уже сочинения Конрада по-польски или более серьезные книги по истории литературы нужно было читать у Томаша Зана — в то время на углу Большой Погулянки, напротив театра, а позднее в собственном здании на улице Портовой[242].

Почему библиотеку назвали этим именем? Ее основатели, священник Милковский и панна Рущиц, вероятно, не руководствовались никакими масонскими соображениями, а может быть, даже не знали о том, что это имя связано с масонством. Просто Томаш Зан был подходящим покровителем как филомат и верный отечеству ссыльный.

Я сохранил память о вечерах у Томаша Зана, в частности о чтении литературного приложения к варшавской газете «Глос правды». Редактировал его Юлиуш Каден-Бандровский, который терпеливо и серьезно руководил этой своеобразной литературной школой для молодежи. Именно там — кажется, это был 1927-й или 1928 год — я впервые наткнулся на стихотворение Юзефа Чеховича[243] и запомнил его. Там же было напечатано какое-то мое письмо в редакцию — мой первый опубликованный текст. Я думаю об основателях библиотеки имени Томаша Зана с благодарностью. Пусть останется хоть какой-то след их деятельности.

Знания

Мне доводилось быть и внизу, и наверху. Я дрожал перед экзаменами, уверенный в том, что ничего не знаю, а потом был профессором, который смотрит на трясущихся от страха студентов, сознавая свою власть над ними. Из-за этого двойного опыта мне свойствен скептицизм относительно запаса имеющихся у нас знаний. Разве, будучи студентами, сдающими экзамен, мы не идем как канатоходцы по канату, натянутому над пропастью нашего неведения? В свою очередь, разве в роли экзаменаторов мы со свойственной нам предусмотрительностью не избегаем вопросов, на которые сами, вроде бы хорошо зная предмет, не смогли бы ответить? Мы поступаем так до тех пор, пока не осваиваемся со своим несовершенством, как это случилось со мной. Это действует благотворно, ибо зачем обременять свою память тем, что уже не пригодится? Мой бывший профессор философии права из Виленского университета, с которым я много лет спустя встретился в Калифорнии, помнил, о каких английских философах восемнадцатого века я рассказывал на экзамене. На это я ответил ему, что уже не знаю ни одного из этих имен.

Несомненно, истинным мудрецом был мой профессор гражданского права, который говаривал, что его предмет выучить невозможно и пятерку по нему мог бы получить разве что Господь Бог. Сам он знает его на тройку, так чего же требовать от студентов? После чего вручал нам список вопросов и ответов: выучите это — вот вам и весь экзамен.

Однако притворяться, будто ты что-то знаешь, — важный общественный ритуал, и можно усомниться в том, что метод нашего цивилиста пользовался бы успехом. По одну сторону баррикады студент притворяется, будто он что-то знает, и получает хорошую оценку, если делает это убедительно. Он поощряется скорее за умение правильно провести эту операцию, нежели за сами знания. По другую сторону профессор, облеченный, словно в тогу, в сияние авторитета, следит за сохранением видимости, хотя порой настолько сомневается в смысле всего этого обучения, что хочет признаться своей группе: «Я и сам в этом ничего не понимаю».

На письменных экзаменах по гуманитарным предметам главное — умело использовать соответствующий язык. А соответствующий — это тот, который в ходу у приверженцев исповедуемого экзаменатором «-изма». Меняющаяся мода на «-измы» постоянно вводит новую лексику, очередные жаргоны, и горе студенту, который не захочет к этому приспособиться. Итак, на письменном экзамене следует учитывать взгляды того, кто будет читать твою работу, и по меньшей мере не раздражать его какой-нибудь ересью. Ловкость и конформизм ценятся здесь как часть ритуала.

Пользуйтесь своим природным оснащением, дети мои. Раз уж я сам рублю сук, на котором сидел, то могу признаться: я не всегда оценивал знания объективно и ставил хорошие оценки красивым студенткам.

Золото

Сначала в Испании был напечатан роман, в котором описывается мифический остров Калифорния, населенный и управляемый воинственными женщинами под предводительством королевы Калафии