Азбука любви - [19]

Потом он выходит на улицу и говорит:

— Спасибо тебе, дверка, за то, что выпустила меня из дома, чтобы я мог пойти и проведать моего лучшего друга Ушастика.

Он подошел к машине и сел в нее.

— Спасибо тебе, машинка, за то, что подвезешь меня, и я смогу проведать моего лучшего друга Ушастика.

Потом он едет на машине и приговаривает:

— Спасибо тебе, бетон, спасибо тебе, тротуар, спасибо тебе, карта, спасибо вам, дорожные знаки, спасибо, спасибо, спасибо всем, кто помогает мне поскорее проведать моего лучшего друга Ушастика.

Потом он припарковался у дома Ушастика и говорит:

— Спасибо тебе, дорога, за то, что я могу выйти из машины и пойти проведать моего лучшего друга Ушастика. Спасибо вам, ворота, за то, что пропустили меня проведать моего лучшего друга Ушастика. Спасибо тебе, переулок, что привел меня к дому моего лучшего друга Ушастика. Спасибо тебе, звоночек, за то, что поднял моего лучшего друга Ушастика.

Он ждал, ждал, и тут слышит, как кто-то в домике спускается вниз по лесенке, а сам шепчет:

— Спасибо тебе, лесенка, что ведешь моего лучшего друга Ушастика все ближе и ближе.

Наконец, Ушастик открывает дверь и говорит:

— Шел бы ты на хуй, Недотепа.

См.: Глухие Двери, Заценка Домов, Ликерные Конфеты, Юность.

Новые Мужчины

Мы с Салли сошлись во мнении, что мы не можем просто взять и влюбиться в первого встречного. Это тебе не сандалии в магазине покупать. Просто хочется мокренького. Хочется дать им отбивную с кровью. Джон говорит, что больше всего он во мне обожает, как я его хочу. Говорит, что это наполняет его настоящим чувством жизни. Я не могу поговорить об этом с Салли. Она решит, что я для него всего-навсего секс-тренажер.

См.: Марафоны, По Телефону, Секс, Совсем Неприлично.

Ноздри

София застала меня плачущей в дамской комнате на работе. Из всех людей ее я меньше всего хотела бы видеть, когда мне плохо. И это не только из-за того, что она главный бухгалтер компании. Все дело в ноздрях. Они у нее выделяются больше, чем у кого либо еще. Такое ощущение, будто она засунула два пальца в нос и вывернула его наизнанку. Ноздри у нее длинные и вытянутые, и кожа внутри красная, как у рака. На нее только посмотришь, так думать о чем-нибудь другом, кроме этих ноздрей просто невозможно. Как это, наверное, отвратительно, когда у Софии простуда. Я передергиваюсь при одной мысли об этом.

София взяла меня за руку и повела к себе в офис. Она усадила меня на стул в уголке и просто перестала обращать на меня внимание. В конце концов я перестала рыдать и встала со стула.

— Так будет еще не раз, — сказала она, едва глядя в мою сторону. — И каждый раз, когда так будет, тебе будет казаться, что все кончено, что на этот раз вам уж точно больше не быть вместе, и твое сердце будет разбиваться вновь и вновь. До тех пор, пока ты не будешь думать, что больше не вынесешь. Но вот увидишь, что тебя еще ждет длинный и трудный путь. Вы не сможете бросить друг друга, и всякий раз будет так же больно, когда один из вас решит, что нужно расстаться.

— Как вы…

— Ну, я, естественно, понятия не имею, что конкретно у вас там случилось, — сказала она. — Но уж поверь, признаки боли мне известны, как свои пять пальцев. И мужчин я тоже знаю не понаслышке. Твой того не стоит. Ни один из них того не стоит.

Затем она протянула мне зеркало, перед тем как вновь погрузиться в столбцы чисел.

— Тебе бы умыться, — сказала она. — А то растрепа растрепой.

Я уставилась на свое отражение в зеркальце. Глаза покраснели и опухли, но кто она такая, чтобы называть меня растрепой? У меня, по крайней мере, и с формой, и с размерами ноздрей все всегда было в порядке.

См.: Друзья, Любовь и Добродетель, Чудо-Запястья.

Нормальные

Прошлым летом мы с Салли ехали на электричке, и вдруг обратили внимание, что двое мужчин через проход напротив даже ни разу на нас не взглянули.

Это было очень странно.

Я решила, что они, наверное, трейнспоттеры[4], но Салли немного послушала, о чем они говорили. Оказалось, что они гонялись за названиями станций. Каждый день они катались на электричках, выбирая при этом маршруты с наибольшим количеством станций по пути следования. И по дороге вписывали названия станций в большую книгу.

Мы буквально падали со смеху. Каждый раз, когда мы вроде успокаивались, поезд проносился мимо очередной пустынной платформы с болтающейся на ветру табличкой. Тут же на сиденье напротив начинала шелестеть бумага, и мы закатывались по новой. Мы плакали, мы взвизгивали, как поросята. У Салли начало течь из носа.

Тут они на нас посмотрели. Один передернул плечами и буркнул что-то вроде: «нормальные».

На следующий день я поинтересовалась у Брайана, что бы это могло значить. Он сказал, что у него есть друг, который когда-то занимался трейнспоттингом, так вот этот самый «друг» как-то слышал, что те, кто не любят трейнспоттинг, и называются Нормальными. Я не смогла объяснить ему, почему меня это так задело. Просто было обидно.

Потом он поведал мне, что у натуристов — а у него есть еще один «друг», который, судя по всему, днюет и ночует на нудистских пляжах, — так вот у них всех, кто носит одежду, обзывают так: Сукно. И потом весь день до вечера он эту шутку мусолил, как будто нам обоим было смешно.