Аз-Зейни Баракят - [27]

Муаллим не мог скрыть своего изумления и страха. Закария знает все: и важное и неважное. Смущение охватило его, когда Закария наклонился к нему и сказал, посмеиваясь:

— Между нами, ты не прав, муаллим! Ты не даешь ей, что положено. Твоя молоденькая последняя жена забирает у тебя все силы. Так нельзя! Должна быть справедливость! Когда ты был у нее в последний раз? Когда? Я тебе сам скажу: два месяца и одну неделю тому назад! Ты прожил долгую жизнь, и тебе все нипочем. Но зачем оскорблять жену?

Авад совсем смутился и заговорил хриплым шепотом, из которого были понятны только два слова: «Ты прав! Ты прав!»

— Есть небольшое дело, которое мне хотелось бы устроить, — неожиданно произнес Закария.

Он подмигнул гостю и стал загибать один палец за другим, перечисляя задания и просьбы. Муаллим моргал, озираясь по сторонам.

Голос у Закарии спокойный, и кажется, что его ничто не волнует, хотя есть тысяча причин, чтобы в его душе все кипело. Он всегда начинает разговор ровным тоном, даже если тут же заговорит об опаснейших и сложнейших делах.

На этот раз он хочет, чтобы среди людей были пущены определенные слухи, разговоры, пересуды.

Авад выслушал и сказал:

— Хорошо, я сделаю так, что у них на языке будет только то, что, тебе угодно.

Закария прищурился.

— Но если хоть до одной живой души дойдет то, что было между нами…

— Лучше брани, а так не говори!

Закария протянул руку.

— Знаю, знаю. Главное, чтобы никто не заподозрил умысла в твоих сказках и байках.

Муаллим стукнул себя ладонью в грудь:

— Кейфовальщик свое дело знает!

Закария рассмеялся:

— Ты мне нравишься, о гордость мужей наших!

Спустя мгновенье Закария добавил:

— Не забудь заняться делом, о котором мы говорили…

— Каким делом?

Однако, увидев усмешку Закарии, Авад догадался, о чем идет речь.

— В самом деле, я подумаю, шихаб. Я знаю, что развод — самое богопротивное дело.

Закария, нахмурившись, кивает головой — итак, все решено.

— Пойди к ней с куском материи, с какими-нибудь сладостями, — говорит он. — У женщин ум как у детей.

— Аллах с нами! — произносит Авад.

Он пятится назад, согнувшись в прощальном приветствии, и в сопровождении Мабрука покидает сад. Слышно, как своим зычным голосом он прощается с каждой дверью, проходом в стене, с каждым растением.

Теперь и днем чувствуется, что зима вошла во вкус. Камни на улицах блестят от тонкого ледяного покрытия. Птицы в клетках без умолку рассказывают непонятные людям истории. Ночью они молчат. Но сейчас, днем, откровенничают вовсю.

Закария входит к себе в комнату на первом этаже. Она предназначена для приемов. Подушки из страусового пера слегка влажные. Ему нравится уединяться здесь: зеленые ветви растений касаются снаружи балкона. Здесь слышен только шум ветвей и листьев. Высокий резной потолок расписан золотом и серебром. Его украшал Хосровани из Персии.

Рядом с Закарией — медный гонг. Когда нужно, он ударяет в него кожаным молоточком в форме руки только один раз. Появляется Мабрук. Если господин позовет его даже шепотом, он явится тотчас, словно все время стоит в ожидании.

В минуты, которые Закария проводит здесь, возлежа на подушках, он предается размышлениям: сколько донесений, которые ему сейчас пишутся, уместилось на одном листе? Может быть, именно в это мгновение умирает человек? Нет, оно уже прошло! Наступило другое. Человек умер. Сколькие вспоминают сейчас его имя? Какие мысли рождаются в этот час в голове у Аз-Зейни? В этот миг у какой-то женщины родился ребенок. Кем он станет через тридцать лет? В какой земле умрет? Может быть, кормчий корабля издает сейчас крик ужаса, предвещающий неминуемую гибель в пучине моря?

Ночь опустилась на землю. Мысленным взором Закария пытается проникнуть сквозь тьму. Сколько мужчин и женщин в городе совокупляются в этот момент? Им нет числа!

В такие минуты он понимает, что, как бы ни был проницателен его взор, невозможно узреть все, что совершается в эти мгновения. Если бы настало время, когда соглядатаям станет известно, сколько мужчин спит со своими женами, какие дети будут зачаты во чреве матерей, какой из них родится, вырастет и устроит смуту и волнения, — если бы знать все это, то он запретил бы мужчинам иметь сношения с женщиной, которая принесет такой плод. Так зло было бы пресечено прежде, чем оно сумеет укорениться. Если бы египетский фараон поставил хорошего соглядатая, который бы разглядел, кем станет ребенок, брошенный матерью в реку, мир бы не узнал пророка Моисея, а фараон и его войско не утонули бы!

Закария верит: придет время, когда его соглядатаи будут знать, что происходит на сирийской земле, сидя на горе аль-Мукаттам. Если взглянуть на его способы сыска, разве они похожи на те, которыми пользовались в государстве Айюбитов или при достославном Кайтабае, всего лишь тридцать лет назад? Мир меняется, ничто не стоит на месте. Было время, когда подозреваемого забивали насмерть на месте. Сейчас такого не случается. Кому нужна смерть преступившего закон? Для живого, находящегося в рассудке человека ее заменяет боль. А если он лишится чувств, то есть способы заставить его очнуться. Таких способов Аз-Зейни не знает! Иначе где же результат пыток его предшественника Али бен Аби-ль-Джуда? Месяц назад глашатаи объявили, что он передан во власть Аз-Зейни. Но глашатаи до сих пор не сообщили, что виновный вернул хоть один дирхем или сознался в своем преступлении. Поговаривают, что Аз-Зейни не умеет пытать заключенных. Некоторые эмиры сомневаются в правдивости слухов, которые ходили вокруг Али бен Аби-ль-Джуда. Эмир Ельбига аль-Джашинкир заявил: «Если чернь и голытьба опозорили главного человека в государстве, то стоит ли верить тому, что говорят? Все это ложь».