Азъ-Есмь - [30]

Качественно новая природа народного взгляда автора «Горя от ума» проявилась в том, что само историко-информативное содержание комедии и ее конфликт оказались раскрытыми с точки зрения народа, «разрозненного» с верхушкой, народных нравственных критериев. Это было зафиксировано самыми широкими литературно-общественными кругами. В 1833 году, когда комедия впервые увидела свет, даже такой сверхосмотрительный журнал, как «Библиотека для чтения», издававшийся О.Сенковским, вынужден был назвать ее «народной книгой». «Кто безусловно поносит «Горе от ума», - писал в журнале безымянный рецензент, защищая произведение от крайних реакционно-охранительных нападок, - тот оскорбляет вкус всего народа и суд, произнесенный всею Россиею» (9).

Важнейшим звеном грибоедовской народности в «Горе от ума» выступил Чацкий, представлявший прогрессивную общественную силу времени, причастную к народным запросам. В этом герое были впервые конкретизированы такие свойства национального характера, как ум, прямота, мужество, верность, признательность за «добро». Это с одной стороны. И с другой – поразительная открытость, незащищенность. Далеко не все уловили в натуре Чацкого, «соединившей несоединимое», тайну русской души. До нас дошло суждение А.Раевского, покоробленного «простонародным» поведением главного героя. «Твоя глупая пьеса, которую я читал всю эту ночь, отвратительна во всех отношениях...» (10) - писал он Грибоедову в марте 1825 года. «Законопротивный дух» простонародья, проступивший в речах Чацкого, вывел из себя М. Дмитриева, который с присущей ему категоричностью заключил, что герой Грибоедова - «не что иное, как сумасброд»» (11). Парадоксально, но даже Белинский не сразу распознал национальное своеобразие внутреннего мира Чацкого, бескорыстно и бесстрашно нацеленного в сторону общечеловеческого зла. В 1840 году в статье «Горе от ума» он писал: «Это новый Дон Кихот, мальчик на палочке верхом, который воображает, что сидит на лошади...» (12).

Правда, через год, многое в российской словесности переосмыслив и обдумав, критик признался в письме к В. Боткину: «...всего тяжелее мне вспомнить «Горе от ума»... Это благороднейшее, гуманистическое произведение, энергический (и притом еще первый) протест... против нашего онанистического светского общества, против невежества, добровольного холопства и пр.». Однако самой существенной интерпретацией Чацкого как национального характера стала не переоценка его Белинским, а наблюдение Н. Огарева. Приглядевшись к своеобразию русского литературно-общественного развития, Огарев пришел к убеждению, что герой «Горя от ума» - «живой русский человек», изображенный «исторически верно». «Энтузиазм во все эпохи и у всех народов не любил утаивать своих убеждений» (13), - отметил Огарев, обозначив внутренний путь постижения этого образа, связанный, по его мнению, прежде всего с проникновением в «народный дух», в его культуру.

Путь такого постижения приняли позже многие русские писатели, выдвинувшие в качестве сверхзадачи познание России и русского человека. Патриотизм Чацкого, питаемый уважением к традициям, явился, например, школой чувств для И. Киреевского. Добролюбов, мечтавший о роли народного трибуна, длительное время стремился походить на грибоедовского героя и, по его собственным словам, зачастую «толковал, как Чацкий». «Мы узнаем в нем наших предшественников», - заявил Писарев, подчеркивая «кровное родство» новых людей, «реалистов» с Чацким, представлявшим «собою мучительное пробуждение русского самосознания». Герой Грибоедова, самозабвенно отстаивающий национальную самобытность, явился одним из идейных возбудителей творческого гения Достоевского. «Литература не выбьется из магического круга, начертанного Грибоедовым, как только художник коснется борьбы понятий, смены поколений», - констатировал Гончаров, разъясняя естественность национального характера Чацкого. Для Толстого Грибоедов с его неистово правдивым и простосердечным героем был неизменно в ряду «наиболее значительных русских писателей». «Только ту молодость можно признать здоровою, которая не мирится со старыми порядками и глупо или умно борется с ними, - так хочет природа и на этом зиждется прогресс», - писал в марте 1890 года Чехов в письме к А.Суворину, захваченный народным мироощущением Грибоедова - Чацкого.

Иными словами, в художественной системе Грибоедова народная мысль исторически оказалась более емкой и действенной, нежели в концепциях Карамзина и Шишкова, и более живой и конкретной, чем в критических настроениях русских романтиков.

«О стихах я не говорю: половина должна войти в пословицы», - писал Пушкин в январе 1825 года А. Бестужеву, едва познакомившись с комедией Грибоедова по рукописи, привезенной ему в Михайловское И. Пущиным. О чем же еще не говорил поэт, а думал, как о само собой разумеющемся? Ну, конечно же, о глубоко национальном складе ума автора «Горе от ума» и его народолюбии. «С Екатерининских времен проснулось в русском интеллигенте народолюбие и с тех пор не оскудевало», - писал Блок в статье «Народ и интеллигенция». Именно оно, это народолюбие, пронизавшее грибоедовское произведение совершенно новыми токами жизни, доставило Пушкину, по его словам, неизъяснимое наслаждение. «Грибоедов очень умен», - заметил он как бы между прочим в письме к П. Вяземскому 28 января 1825 года, и смысл этой вскользь брошенной фразы оказался значительнее, чем можно было бы предположить.