Азъ-Есмь - [13]

Примечательно, что Орлов, герой одного из самых ранних горьковских рассказов «Супруги Орловы», говорит: «Горит у меня душа. Хочется ей простора… чтоб я мог развернуться во всю мою силу… Эхма! Силу я в себе чувствую необоримую…». А герой ранней повести «Хозяин», встревоженный отключением от дела, добавляет: «Разве я для такого дела? Я – для дела в десять тысяч человек! Я могу так ворочать – губернаторы ахнут!».

В контексте «лихого русского человека» небезынтересен такой экскурс. Если Гончаров противопоставил Обломову немца Штольца, то Горький Обломову и Штольцу – Игната Гордеева, волжского водолея, превратившегося в суперстроителя барж и пароходов. Любопытен и хронологический ряд. «Обломов» появился в 1859 году, а «Фома Гордеев» – 1899-м. И начинается с указания: «Лет шестьдесят тому назад…» Иными словами, Игнат Гордеев был современником Обломова. Этим Горький не просто обозначил тенденцию, а выказал и высветил «русскую особь», прорастающую из «свинцовых мерзостей».

Русская буржуазная критика подхватила в качестве нового знамени «горьковское протестантство», и, приписав его к модному тогда ницшеанству, стала трактовать Фому Гордеева и других персонажей-правдоискателей как «сверхчеловеков» или даже «внечеловеков». Горький такие трактовки отнес к глубокому заблуждению. И в феврале 1899 года в письме Дороватскому обосновал свое видение Фомы Гордеева так: «Эта повесть доставляет мне немало хороших минут и очень много страха и сомнений, – она должна быть широкой, содержательной картиной современности, и в то же время на фоне ее должен бешено биться энергичный, здоровый человек, ищущий дел по силам, ищущий простора своей энергии. Ему тесно, жизнь давит его, он видит, что героям в ней нет места…Фома – не типичен как представитель класса, он только русский здоровый человек, который хочет свободной жизни, которому тесно в рамках современности, что суетно засасывает в трясину погони за рублем и проклята проклятьем внутреннего бессилия…».

4.

Сострадательные умы губят одержимые идеи. Достоевского – идея всечеловечности. Льва Толстого – отрицание греха. Горького – неустанная проповедь оптимизма. Андрея Белого – русский Пробуд. Маяковского – уподобление массе и т.д. Ленин, не выносящий тенет статики, открыл у Толстого зазеркалье взметенного, взвихренного народного духа, а у Горького – рост «низового» сознания и души. И в свои «Философские тетради» внес такую фразу Гегеля: «Реализация Абсолютной Идеи в период ее исторического созревания проходит через фазу, которую можно охарактеризовать как попытку самоубийства».

В свете этого наблюдения Гегеля, Достоевский и Толстой предстают выразителями Абсолютной Идеи всего лишь в промежуточной фазе. И то, что первый на стадии «Бедных людей», а второй на стадии «Исповеди» дошли до состояния, когда вид голодного и обездоленного человека повергал их в слезы, а благополучие верхушки – до нежелания жить, прекрасно вписывается в гегелевскую картину мироздания. Любой развивающийся индивидуум, как и развивающийся народ, по Гегелю, неизбежно проходят через фазу, когда Воля к Жизни ставится под сомнение. Одни эту фазу так или иначе преодолевают, другие просто умирают, отождествив творческое с биографическим, третьи, подобно Горькому, философия коего неизменно билась об осознание собственной нужности-ненужности, так болезненно переживают эту фазу, что зацикливаются на ней пожизненно…

Что же касается Ленина, то, как представляется, именно под влиянием Гегеля он нашел спасение и от кризиса, и от творческого самоубийства. Выстраивая в систему собственный революционно-освободительный идеал и собственные теоретико-практические максимы, продумывая преобразующе-смысловой ряд и способы развертывания жизнеустроительных идеологем, Ленин уподобился Абсолютному Разуму, осознающему самого себя и одухотворяющему все, чего бы он ни касался.

В своей сосредоточенности на России, а вместе с нею и на «русскости» как таковой, Ленин – особенно в контексте нынешней либерально-олигархической автократии – настолько насущен, что в рамки его метапреобразоватеского Абсолюта умещаются и Достоевский, и Толстой, и Горький, и многие другие творцы и мыслители. Как истинно-революционная творческая личность, аккумулировавшая в себе русскую историческую потенцию, Ленин вполне может быть сопоставлен с Абсолютным Разумом, – поскольку в процессе развертывания собственного Духа и Души постоянно осмысляет русский преображающе-исторический опыт. И рефлексирует, подобно тому, как гегелевский Абсолютный Разум в процессе самосотворения осознает себя. Хотим мы или нет, но ленинская глубинная «русскость в русскости» в Псевдоморфозе наших дней близка к гегелевской идее, достигшей своего «для – себя - бытия…»

5.

Алексею Венедиктову, главному редактору радиостанции «Эхо Москвы», когда-то активированному ленинской звездочкой, в сей час Кощей Бессмертный нравится больше бессмертного Ильича: этот герой народных сказок и богат, и не знает ротации, и позволяет себе все, что вздумается – настоящий топ-менеджер дня сего. В передаче Виктора Ерофеева «Апокриф» Алексей Венедиктов хохмит: в октябрятско-пионерском возрасте мечтал быть продавцом мороженого, а стал продавцом «жареного». Виктору Ерофееву это импонирует: ленинское племя, выработавшее такой актуальный формат, и есть – «Новые россияне».