Аз Бога ведаю! - [13]

– Ты, батюшко, летая над землей, соединяешь то, что вовек не соединится – две Великих реки! Ты Свет по земле разносишь, чтоб во Вселенной было вровень Света: несешь его на Север, а с Севера – на Юг. Так пусть жена сия пойдет с тобой по Пути твоему. Облагодетельствуй человечье племя, что тебе стоит? Жене сей надобно наследника зачать. Престол-от русский может опустеть… Возьми уж, господин. Сам бы свел, да крыльев нету, и Путь твой Птичий мне не ведом.

Кивнул нехотя владыка лебединый, – дескать, так тому и быть, возьму, – отчего птичий данник просиял и вывел из конюшни своей трех вороных жеребцов с огненными копытами: один под седлом, два подводных, – и велел княгине скакать за лебединым клином. Да так, чтоб не отстать, не потерять из виду, поскольку князь пернатый уж больно строптив и невесел – в великой печали возвращается к родным местам. Потерял он жену свою, княгиню в битве с хазарками над устьем реки Ра, и быть ему теперь вдовцом до следующей весны.

Лишь белые птицы простились с Гоем и взмыли в небо, княгиня на коня вскочила, но птичий данник взял под уздцы и глянул соколом.

– Езжай, Дарина! Мы свидимся еще.

И плетью нахлестал коня.

Понес ее вороной с холма на холм, сигая через реки малые, прорыскивая поля широкие и леса темные, а всадница того и не ведала, ибо не могла отвести взора от птичьего пути. В руке держала не ременную плеть, но медный посох с золоченой змеей, да им же и резвила коня. А в мыслях токмо одно: откуда сему старцу известно ее имя? Ведь и сама почти забыла, что звалась Дариной…

Не зрела она и того, как ветер встречный выглаживал морщины, складки на властном лице, и как отвевал седые пряди из густых косм да сдувал медную зелень с посоха, роняя эту пыль на землю и дерева. А следом всходили травы, кроны распускались, от серебристых волос ковыль степной седел и воды морщились на речных плесах.

Так минул день, другой; на третий конь вороной под княгиней истер об оземь свои огненные копыта и пал замертво. Да тут же обратился в искристый шар, что летают над землей в грозовую пору, унесся к облакам… Но лебеди все мчались и мчались без устали: верно, крылья их были покрепче конских жил и порезвей огня. Переседлала княгиня второго коня, однако день минул, и этот конь сжег копыта свои, потом и третий скользнул в тучи шаровой молнией.

И побрела княгиня пешей, едва волоча тяжелый посох. Клин лебединый давно исчез из виду и лишь призывный клик их указывал путь. Но скоро и он пропал: слушай, не слушай – лишь птицы малые щебечут. Было уж отчаялась княгиня, заметалась, закружилась меж холмов, и тут узрела перышко, лебедем оброненное, а за ним – другое, третье – так по белым меткам и угадывала путь. Долго она шла – посох на вершок истерся, прежде чем оказалась на берегу морском.

У воды взволнованной увидела она чудные хоромы: стены все из резного узора – рыбы да птицы меж собой переплелись, а кровля из чешуи золотой и серебряной. Под самыми стенами зыбились на волнах лебеди белые и дань имали, на сей раз рыбой. В белой лодке, космы распустив, старуха стояла и бросала птицам мелкую рыбешку. По виду да по одежде – сама княгиня: плащ синий в серебре, сапожки чешуйчатые посверкивают, запястья рук же вьюнами золотыми окручены. Давала старуха дань, однако при этом переругивалась с лебединым князем, с обидой говорила:

– Мне токмо и дел – возить княгинь через моря!.. Своих хлопот не счесть. Вода открылась, пора пахать да икру метать. Вот ежели отсеюсь рано, тогда и свезу. А так, и весла не подыму!

Князь лебединый и строжился, и покрикивал, и крылом бил, волнуя воды – старуха на своем стояла:

– Эка невидаль – княгиня! Я и сама не из простых. Мой батюшка – царь морской. Знать, я царица по наследству. А кто она, твоя княгиня? Отец ее, изгой, в Плескове перевоз держал. Мне все известно! Не Вещий Гой, так кто б она была?.. Сия княгиня с малолетства к веслу приучена, так пусть сама плывет. А лодию я дам…

Разгневался на старуху птичий князь, на берег взошел и, шею вытянув, забил крылами. А данница птичья не сробела и, греби прихватив, вышла на поединок. Стали они биться – берег морской чешуей покрылся и пухом. Лебедь дрался крыльями да клювом, старуха веслами, будто крыльями, и долго они не могли одолеть друг друга. Наконец лебединый князь изловчился и сшиб старуху наземь, вскочил на грудь и покрыл ее крылами.

– Твоя взяла, веревочная шея, – сдалась старуха. – Свезу уж княгиню…

Покуда лебеди имали дань плотвичкой да корюшкой мелкой, их данница сеть выметала в море и поймала рыбину большую – белугу. Запрягла ее в ладью – дуга с бубенцами, хомут, седелка, только вожжей нет, – княгиню усадила и понужнула рыбину:

– Поехали, матушка! Н-но!

Белуга хвостом ударила, заревела истошно и помчала ладью по волнам. Лебеди же поднялись в небо и потянули за море, а старуха норовит вперед их поспеть, грозит кулаком птицам и рыбу острогой покалывает, подгоняет:

– Н-но, н-но, родимая! Вынеси! Уж вот я покажу тебе, веревочная шея, кто скорей за море улетит!

Княгиня прилегла на дно ладьи, укрылась кожушком из рыбьей кожи и заснула: укачала зыбь, заворожил бубенчик под дугой. Но когда очнулась – ночь кругом, ни моря, ни звезд на небе, и клина лебединого не видно. Бежит ладья посуху, белуга ревет, скачет по земле с боку на бок.