Аввакум Захов - [524]

Андрей смотрел на нас удивленно и улыбался. А Теменужка бросилась ему на шею.

— Человек! — всхлипывала она. — Мы видели человека в сапогах. А потом мы услышали выстрелы. Мы подумали, что он тебя убил.

Она всхлипывала и едва переводила дух. «Это от бега», — подумал я.

Андрей похлопал ее по плечу, дал ей попить из своей фляжки. Потом попросил нас спокойно рассказать ему, что мы видели, что это был за человек и где мы слышали выстрелы.

Была моя очередь, и я начал. Но только я дошел до того места рассказа, где я описывал, как дождь шумел в листве деревьев, — слева и справа послышался шум. Справа донеслись голоса. А над нами и немного левее заскрипели шаги.

Андрей направил фонарь в ту сторону, откуда доносились шаги. Золотой луч лизнул зубчатые скалы, поднялся выше и застыл.

И мы увидели в его сиянии странное бронзовое привидение. Оно стояло неподвижно и смотрело на нас. Одето оно было в непромокаемую куртку, на голове кепка, лохматые усы свисали на плотно сжатые губы.

Сколько времени мы так смотрели друг на друга, я не помню. Но привидение вдруг зашевелилось, сунуло руку в карман, и в руке у него блеснула сталь длинного пистолета.

Мгновение — а сколько событий произошло за это мгновение! И как мне расчленить эти события, когда все с ошеломляющей быстротой слилось в одно ужасное и неделимое целое!

Я сказал вам, что с правой стороны зала мы услышали голоса. Именно оттуда с быстротой вихря в зал влетела женщина. Она, наверное, тоже заметила привидение на скале, потому что, раскинув руки, бросилась вперед, вскрикнула и встала перед Андреем, как будто хотела защитить его своим телом. Именно в эту секунду раздался выстрел. Женщина пошатнулась и рухнула на землю. В ту же самую секунду в воздухе что-то свистнуло, и я увидел, как в лицо усатого человека со страшной силой вонзился нож. Он повалился вперед, голова его ударилась об один камень, потом о другой. Нога у него, видно, застряла в какой-то трещине, и он повис вниз головой с бессильно опущенными руками. И странно! Когда он стоял наверху, на скале, у него были усы, свисающие книзу лохматые усы, а сейчас на окровавленном лице не было видно ни одного волоска.

— Арсов! — воскликнул кто-то бесконечно удивленным и испуганным голосом.

Я обернулся: рядом с Раданом стоял, приставив руку к глазам, высокий красивый человек. Позже я узнал, что его фамилия Папазов.

— Возможно ли это, не сон ли это? — шептал он, и лицо у него было искривленное, почти обезумевшее.

Я говорю вам, все это случилось за несколько секунд, все это было похоже на какой-то кошмарный, фантастический сон.

Потом Андрей опустился на колени рядом с упавшей женщиной. Пуля ударила ее в правое плечо. Светло-зеленая блузка ее в этом месте покраснела от крови.

— Дышит? — спросил Папазов.

— Дышит, — кивнул Андрей.

Тогда Папазов вытащил из своей походной сумки бинт, наклонился и перевязал женщину. Руки у, него дрожали. Три фонаря освещали его в эту минуту. Наши два факела лежали мертвые на мокром камне.

Я видел ее лицо — девичье, почти детское, ужасно белое, как будто отлитое из гипса. Она выглядела оцепеневшей, застывшей, погруженной в глубокий сон; казалось, она никогда не очнется.

Теменужка плакала. Ну хорошо, мне тоже хотелось плакать, но зачем она прислонилась головкой к плечу Радана? Я думаю, что она могла бы плакать и так, в стороне,

Андрей взял женщину на руки, как берут на руки заснувшего ребенка. На его груди она выглядела совсем маленькой и хрупкой. Страшно было смотреть, как левая ее рука свисает вниз и как безжизненно покачиваются ее ноги, словно они были оторваны, а потом еле-еле пришиты к туловищу.

Мы пошли к выходу.

— А этот? — спросила Теменужка, показывая расширившимися от ужаса глазами на мужчину, который стрелял в нас. Тело его чернело, словно тряпка, зацепившаяся за кусок белого известняка.

Папазов пробормотал что-то неразборчивое и еще быстрее пошел вперед.

— Вы идите, — сказал Радан. — Я вас догоню.

Когда он через минуту снова присоединился к нам, я спросил его:

— Он мертв?

— А ты как думаешь? — сказал он и свистнул. — Голова сзади расплющена, как лепешка. — Он помолчал и добавил: — Я вернулся за своим ножом. Отца подарок. Хороший нож, жалко оставлять!

Зимой прошлого года я неожиданно почувствовал, что я болен. У меня ничего не болело, я не кашлял, у меня не было температуры, и все-таки я чувствовал себя больным.

Я потерял сон. Спал по два-три часа в сутки, и то это был не сон, а какая-то мучительная дремота. Днем на меня наваливалась такая усталость, как будто я прошел десятки километров по трудной, утомительной дороге. Если я оставался в комнате один, я сидел неподвижно, глядя перед собой, пока не начинало смеркаться и очертания того, во что я всматривался, не начинали таять, исчезать в темноте. Тогда я выходил на улицу и как будто шел куда-то, а через час или два я вообще уже не знал, куда я иду, зачем я вышел и в какую сторону мне двигаться.

В это время у нас были каникулы. После каникул мне надо было сдавать экзамены, а я был очень утомлен. И именно в эти дни одним прекрасным утром пришло письмо от Радана. Он был студентом политехнического института, учился на горного инженера, ему предстояла экзаменационная сессия, но он решил провести каникулы в селе. И вот он звал меня в гости, писал, что и мой дядя соскучился по мне, и, между прочим, упоминал, что и Теменужка была бы рада меня видеть. Она работала в партийном аппарате шахты, но как раз была в отпуске, и вообще все было очень интересно, и нельзя было представить себе ничего лучшего, чем эти снежные зимние дни.