Автопортрет с устрицей в кармане - [30]

Однажды вечером г-н де Бривуа устроил себе пир, залив вином себя и кружевницу, а потом они в объятиях прокатились вдоль стены, и часть бумаг, оказавшаяся на их пути, на них налипла. Отклеивая бранную славу от своей непоседливой подруги, г-н де Бривуа раздумывал о том, что значит следовать стезями природы. В обыденной жизни такая привычка навлекает на тебя укоризны монахинь, а под конец приводит в дом епископа или на виселицу; но если ты сочинитель, для тебя следовать природе — верное средство снискать благосклонность публики и похвалу знатоков. Прибавь к этому, что случай — важнейшее, могущественнейшее меж орудий природы, и можно ли не ценить его, читая хвалы художникам, запустившим в картину губкой и благодаря этому изобразившим пену на усталом коне, или людям, как-то иначе оседлавшим случайность? Коротко сказать, г-н де Бривуа подумывал, не взяться ли ему за деяния полководца в той последовательности, как они к нему прилипли, и чем возникшая таким образом связь событий хуже любой другой. Он проглядел бумаги: сложившееся было не так уж глупо. Он уже хотел начать, как вдруг мысль, еще более счастливая, изгнала предыдущую. Он понял, что епископ не для того свалил на него дедовский архив, чтобы потом проверять добросовестность его работы, и что он, г-н де Бривуа, как изнуренный, но упорный странник, стоит на рубеже той баснословной страны, где за вранье пошлин не берут. Улыбка осветила его лицо. Г-н де Бривуа стремительно возносился из сферы, где он принужден был следовать природе, в сферу, где он сам был природой. Он решился сотворить деда епископа из ничего, а тем, кто захотел бы его упрекнуть, он по примеру некоторых простодушных дам мог ответить, что не видит в этом ничего дурного, оттого что не получает удовольствия.

Ему нужно было с чего-то начать. Г-н де Бривуа исследовал книжные шкафы в надежде открыть источник принудительного вдохновения, когда ему на голову свалилась книга о военных хитростях, изданная, на его счастье, ин-октаво. Он поднял и взглянул: открывшийся анекдот пришелся ему по вкусу; г-н де Бривуа решил взять его за образец. Понукаемый его пером, дед епископа снялся с места и пошел походом на врагов, которых г-н де Бривуа на первое время окрестил орибасиями, намереваясь в спокойную минуту подобрать более уместное название. Один человек, коневод, пошел к орибасиям и вызвался истребить неприятельское войско, если они поклянутся, что детям его и потомкам дадут жилье и приличную пенсию. Слыша это, орибасии клялись всеми божествами, какие у них есть, и сверх того еще некоторыми, что сделают для его родни что угодно, если он отведет от них деда епископа, потому что такой язвы, как этот дед епископа, старейшие из них не упомнят. Тогда тот человек, вынув кинжал, изувечил себе лицо, отрезал уши, прошелся и по другим частям тела, а затем, перебежав к наступающему неприятелю, предстал полководцу и возвестил, что эти надругательства, уподобившие его свежей пашне, претерпел от орибасиев, а потому ищет случая им отомстить. Дело это нетрудное. Орибасии, сказал он, намереваются выступить следующей ночью, если же мы пустимся к тому же месту короткой дорогой, то поймаем их, словно зайца в силок; сам же он, будучи коневодом и сызмальства зная эти края, будет проводником; с собой надобно взять хлеба и питья на семь дней. Дед епископа поверил ему; войско выступило, а г-н де Бривуа незримо парил за ним, как предприимчивое божество, чтобы насытить свою раздраженную изобретательность и дать простор эпическим отступлениям. Едва зады вышли из лагеря, он заскучал и решил, что надобно дать описание этих краев, начиная народными празднествами и выказываемыми при оных предрассудками и заканчивая живописными памятниками древности; к сожалению, он еще не знал, где происходит дело, так что вместо приятного пейзажа с деревнями и реками, полными кур и рыбы, армия шла по ничем не заполненному пространству, где с мглистого неба падал редкий пепел, и поворачивалась в нем с тревожной медлительностью, как слепой на пасеке. Подобно создателям географических карт, рисующим чудовищ в отдаленных морях, г-н де Бривуа хотел обставить границы своего мира яркими и неприятными вещами, которые должны были доказывать его осведомленность и объяснять нежелание вдаваться в детали.

— Ему следовало ввести в свой рассказ офицеров, отряжаемых для разведки, — сказала г-жа де Гайарден, приятельница г-на Клотара, когда ей пересказывали эту историю. — Это дает возможность изящно изображать вещи, которых не знаешь. В качестве разведчиков можно представить Амуров, их ведь часто используют для всего, что делается исподтишка, — передавать записки, залезать в окна, сдергивать косынки, свистеть в ухо мужьям — как это говорится в стихах,

подобный сельскому Амуру,

в росистой затаясь траве,

следит гуляющую дуру,

персты держа на тетиве.

Словом, Амуры должны быть в нашем лагере, или я ничего не смыслю в военном деле. Вообразите, эти молодцы стоят в воздухе навытяжку, а полководец дает им инструкции: имея при себе малые компасы, прилежно отмечать положение мест и годность дороги, если же за гористыми и болотными местами к проходу армии или транспорту артиллерии нет возможности пристойно наведываться, нет ли поблизости объездов, и обо всем иметь секретный журнал, если же в него вносить будет нельзя, то твердо в памяти содержать. Все сие исправлять весьма скрытно, не подавая поводу признать себя за шпионов, и назад возвращаться тем же путем, проверяя и пополняя свои наблюдения, дабы сочинить верную карту.