Автопортрет, или Записки повешенного - [47]

Я активно поддерживал Путина и одной из главных задач считал необходимость преемственности власти. Преемственность я определял очень просто – сохранение всего того, что было достигнуто за годы реформ, и продвижение вперед, а не использование тех ошибок, которые были допущены за время революции – революции без ошибок не бывает. При этом я имел в виду не преемственность Ельцину, а продолжение курса реформ. Я опасался, что новая власть, допустим в лице Лужкова или Примакова, могла быть основана на отрицании предыдущей. Поэтому тот выбор, который для меня был очевиден, – это Путин.

В принципе любой из премьер-министров мог бы стать реальным кандидатом – Черномырдин, Кириенко, Примаков и Степашин.

Черномырдин – безусловный реформатор. Этот человек – совершенно из советского прошлого, но он понимал, что нужно двигаться по пути реформ, искать какие-то рыночные механизмы. Но за пять лет премьерства он исчерпал свой личный ресурс реформатора, потому что за годы власти накопил такой груз обязательств перед всеми, что эффективные решения уже принимать было нельзя. Коммунистам надо было платить, Жириновскому надо было платить, со всеми надо было советоваться. Тогда возник Кириенко. Я участвовал среди других олигархов в процессе обсуждения его назначения, и я лично был против назначения Кириенко. В моем понимании премьер должен быть реформатором и иметь волю. Это человек, который должен сам принимать решения, а не бегать советоваться ко всем сразу. Кириенко – реформатор, но он абсолютно лицемерный и нежесткий, он сразу стал юлить.

В свое время я сказал Кириенко: «Что ты мечешься? Вот ты доверяешь Чубайсу, к нему и бегай. Не бегай к нам ко всем сразу». Я, когда кандидатура Черномырдина два раза не прошла в Думе, предложил кандидатуру Игоря Малашенко. Тот сказал: «Ты понимаешь, если я стану премьером, то начну разбираться с тобой?» Я ответил: «Если это будет в цивилизованных рамках – пожалуйста». Мне было достаточно, чтобы человек был реформатором и волевым.

Я пытался Кириенко сказать, что у него есть альтернатива: либо быть самостоятельным, либо прибиться, например, к Чубайсу и слушать его во всем. А так одни сказали одно, другие – другое, поделил на количество мнений и вычислил курс, а в следующий раз – другой курс, а еще через раз – третий курс. Это и явилось причиной того, что Кириенко перестал существовать как политическая фигура. Он принял 17 августа 1998 года ошибочное и несамостоятельное решение.

Следующим был Примаков. Теперь уже понятно, что всё случившееся 17 августа было грубейшей ошибкой. Оказалось, что никакого финансового краха реально не существует, потому что Примаков ровным счетом ничего не сделал в экономике, но все стабилизировалось. Но назначение Примакова тогда было единственно возможным. Экономический кризис совпал с политическим, и нужна была фигура, которая бы консолидировала хотя бы власть. Примаков очень точно это понимал, но лично меня не устраивало то, что он пытался консолидировать власть слева. Примаков – не реформатор, но человек, безусловно, волевой, серьезный политик, абсолютно гэбэшный в худшем смысле и поэтому опасный. Фигуры более опасной для продолжения реформ в России за все это время во власти не было.

Потом появился Степашин. Казалось, что как силовой министр он что-то сможет сделать, но он стал играть со всеми. Ельцин понимал прекрасно, что тот премьер-министр, который на время выборов останется премьер-министром, тот человек, который останется в кресле премьер-министра, – и станет президентом. Степашин – человек либеральных взглядов, но Степашин не проявил той воли и той смелости, которую проявил Путин. Путин многим рисковал, вступая в очень жесткую борьбу против Примакова и Лужкова, а они казались безусловными лидерами в этой гонке. А вот Степашин, напротив, испугался, стал бегать между Кремлем, Примаковым – Лужковым и другими политическими силами, в отличие от Путина, который занял очень жесткую позицию, и это одна из причин того, почему он добился победы.

Я не прилагал усилий к тому, чтобы он стал премьером. Но в обсуждениях с людьми, с которыми я давно знаком, – с Волошиным, с Юмашевым – я говорил о своих соображениях, о критериях, т. е. что нужна воля и нужно абсолютно точное понимание, что человек будет продолжать то, что было начато, а не пытаться все ошибки, которые есть, привести к общему знаменателю и сказать, что все неверно. В целом-то верно. Ошибок много, но Путин – реформатор, сто процентов. Он, конечно, человек ближе к реалиям, чем предыдущее поколение, просто в силу своей молодости. Я считал очень важным, чтобы в России пришел президент нового поколения. Не эти геронтократы, динозавры типа Евгения Максимовича, а молодые люди. И в этом смысле Путин в лучшую сторону отличался от другого выбора.

Задачи, которые решал Ельцин, и задачи, которые должен решать Путин, кардинально различны. Одно является следствием другого, но задачи совершенно разные. Ельцин решал историческую задачу и решил ее: заменил одно политическое и экономическое устройство государства на другое, потому что было понятно, что старое неэффективно в XX веке. Он просто-напросто обладал исторической интуицией, не являясь стратегом вообще. Чечня – лучшая демонстрация. Ну, какой стратег мог влипнуть в такое! Или масса других ошибок. У Путина совершенно другая задача: быть стратегом. Путин должен выработать стратегию эволюции России. Революция закончена, точка поставлена, а теперь будет долгий эволюционный процесс. Для этого нужна стратегия. Является ли Путин стратегом, покажет время.