Автономное плавание - [17]

Романтик ты, Митька, как и дед твой!

А потом… За что боролись, на то и напоролись. Впрочем, все это можно было предвидеть. Ненастным январским утром 1931 года, в кафе к Дмитрию подсел человек с невыразительным, будто смазанным погодой, лицом.

– Месье Вощинин? Дмитрий Юрьевич? Я, видите ли, в известном смысле являюсь поклонником вашего таланта…

Вербовка сотрудником ИНО НКВД произошла вполне буднично, без особых метаний и душевных терзаний. Для начала Дмитрию посоветовали постараться вступить в РОВС, от чего пришлось разругаться с дедом вдрызг. Бедного старого профессора едва удар не хватил. Может быть, стоило ему сказать правду? Но это Федорчук полагал, что стоило. Точнее, он твердо знал, что стоило послать «товарища в штатском» куда подальше. И не потому, что Федорчук так любил белогвардейцев. С какого бодуна ему их любить? Просто пришлось соприкоснуться некогда, еще в Афгане, с «Конторой», и воспоминания о товарищах чекистах остались у него не самые лучшие…

Впрочем, карьера Дмитрия Вощинина в Русском общевоинском союзе сложилась в некотором смысле удачно.

Дмитрий Вощинин, редакция журнала «Часовой», Париж.

Май 1933 года

Взбежав по лестнице на второй этаж, Дмитрий буквально с разбега столкнулся с главным редактором.

– Миль пардон, Василий Васильевич! Ради бога, простите! Мне нельзя быть таким рассеянным, – он восстановил равновесие и вежливо склонил голову в знак извинения и приветствия.

– Полноте, Митенька. Не казнитесь, – отечески усмехнулся в ответ Орехов. – Не иначе статью новую обдумывали?

– Да. В следующий номер надобно успеть.

– Сознайтесь, это будет нечто инфернальное? – заговорщицки подмигнул редактор и даже причмокнул губами, как бы предвкушая будущую статью. – Нечто этакое, – тут Орехов как-то по особенному повернул полураскрытую ладонь, – о зверствах кровавых чекистских палачей?

Ответить Дмитрий не успел, «патрон» сменил тему, как умел делать, кажется, он один.

– Впрочем, я отвлекся, – лицо редактора вдруг поскучнело, – как раз хотел пригласить вас, Дмитрий Юрьевич, к себе. Есть серьезный разговор.

Переход от покровительственного тона к сухому официальному языку ничего хорошего не предвещал.

«Не суетимся. Улыбаемся. Вот идет по коридору старшая машинистка, игриво машет рукой, старая перечница! Так. Улыбаемся и машем в ответ. Какого рожна ему от меня потребовалось? Все чисто. Связник добрался нормально. При передаче нас никто не видел. Улыбаемся и машем».

– Присаживайтесь, Дмитрий Юрьевич, – начал «главный», когда они оказались в его кабинете. За закрытой дверью, так сказать. – Чай, кофе?

– Благодарю вас. Пожалуй, кофе, – Дмитрий уселся на свободный стул. – Никак не привыкну к тем опилкам, какие здесь за чай выдают. Простите великодушно.

Редактор повел бровью, но ничего не сказал, нажал кнопку звонка и «вежливо» приказал вошедшей секретарше:

– Два кофе, будьте любезны.

И внимательно посмотрел на Дмитрия:

– Дмитрий Юрьевич, вы ведь знакомы с полковником Зайцовым?

– Что вы, Василий Васильевич, Господь миловал, – поднял в протестующем жесте руку Дмитрий. – Лучше уж, как говориться, они к нам, чем мы к ним. Хотя хрен редьки не слаще, извините за прямоту.

– Так мне господин полковник и намекал, – кивнул Орехов, – мол, Вощинин меня чуть ли не за Малюту Скуратова, не к ночи будь помянут, держит, знакомства чурается. За версту да дальней дорогою обходит. Потому и поручил переговорить с вами мне, вашему непосредственному начальнику, так сказать…

Внутри Дмитрия все замерло. Показалось, будто часть его нутряного естества оборвалась и скользит куда-то вниз, словно ледянки с горы в детстве, а впереди – полынья парит разверстым зевом. Сил нет даже зажмуриться.

«Так. Выпрямимся еще больше, подбородок вверх, губы подожмем. Самую мерзкую гримасу оскорбленной полковником Зайцовым[28] невинности изобразим».

– Василий Васильевич. Господин капитан. Я не понимаю. Если есть какие-то сомнения в эффективности моей работы или преданности общему делу… – Дмитрий так нажимал на голос, что тот ожидаемо дрогнул. Чрезвычайно драматически, надо отметить, и крайне уместно.

А внутри Орехова, поначалу благостно взиравшего на начинающуюся истерику, будто пружина развернулась.

– Встать! – гаркнул он совершенно по-строевому. – Смирно! Господин юнкер, извольте вести себя, как русский солдат перед офицером, а не как венсенская блядь перед клиентом!

И уже совершенно иным тоном с легкой долей сарказма, вполголоса добавил, обращаясь будто не к вскочившему по стойке смирно Дмитрию, а к некоему третьему собеседнику: – «Дома мы не можем, дома нас тошнит…» Садитесь, юнкер. Слушайте и запоминайте…

Разумеется, это была не просьба, а прямой и недвусмысленный приказ: выехать ближайшим поездом в Берн, по пути проверяться на предмет отсутствия слежки (это должны были уметь все члены РОВС, даже сотрудники журнала). На вокзале пункта назначения посетить ресторан и сделать заказ, в котором обязательно должны быть две меренги, если все чисто, или три эклера, если замечен «хвост».

– А дальше?

– К вам, юнкер, подойдет человек в тирольской шляпе с черной пряжкой справа на сине-желтой ленте. Он попросит у вас спички, отдадите ему