Автокатастрофа - [29]

Воан молча стоял возле двери. Я листал альбом. В конце, как я и предполагал, он описывал мою историю: аварию и выздоровление. С первой фотографии, изображавшей, как меня несут в отделение скорой помощи Эшфордской больницы, я понял, что Воан ждал меня там, - позже я узнал, что он слушал сообщения скорой помощи на ультракоротких волнах радиоприемника в своей машине.

Ряд снимков был посвящен скорее Воану, чем мне, - изображение ландшафта и увлекающих фотографа деталей. Если не считать фотографий в больнице, сделанных с помощью мощного объектива через открытое окно палаты, где я лежу в кровати, обернутый гораздо большим количеством бинтов, чем я представлял себе в тот момент, фон всех фотографий был одинаковым - автомобиль. Автомобиль, движущийся по автостраде возле аэропорта, автомобиль, застрявший в пробке на развязке, автомобиль, припаркованный где-нибудь в тупике или идеально тихом для любовников переулке. Воан следил за мной от полицейской автостоянки до вокзала аэропорта, от многоэтажной автостоянки до дома Елены Ремингтон. По этим грубым снимкам могло сложиться впечатление, что вся моя жизнь прошла внутри или возле машины. Заинтересованность Воана мною самим была, очевидно, минимальной; его занимало не поведение сорокалетнего продюсера телевизионных роликов, а взаимодействие анонимного индивидуума и его машины, перемещения его тела по полированным пластиковым панелям и дерматиновым сиденьям, силуэт его лица, отраженный в циферблате.

Лейтмотив этой фотографической записи определился, когда я оправился от травм: мои взаимоотношения, опосредованные автомобилем и его технологическим ландшафтом, с женой, Ренатой и Еленой Ремингтон. На этих; небрежных фотографиях Воан запечатлел мои неуверенные объятия, когда я отпустил израненное тело в первое соитие после аварии. Он поймал мою руку, протянутую над коробкой передач спортивной машины моей жены, хромированный рычаг вжался во внутреннюю поверхность моего предплечья, моя покрытая синяками ладонь прикасается к ее бедру; мой оцепеневший рот на левом соске Ренаты, я достаю ее грудь из блузки, а мои волосы лежат на кромке приоткрытого окна; Елена Ремингтон сидит на мне верхом на пассажирском сиденье ее черного седана, юбка обернута вокруг талии, отмеченные шрамами колени втиснуты в виниловое сиденье, мой член в ее лоне, на наклонной плоскости приборного щитка застыла стайка мутных эллипсоидных пятен, похожих на пузырьки, стекающие по нашим счастливым бедрам.

Воан стоял за моим плечом как инструктор, готовый помочь многообещающему ученику. Когда я рассматривал на фотографии себя, прильнувшего к груди Ренаты, Воан склонился надо мной. Треснувшим ногтем с мазутным пятном на кромке он указал на композицию из хромированной оконной стойки и оттянутой лямки бюстгальтера женщины. На фотографии все выглядело так, будто бы стойка и лямка были пращей из металла и нейлона, из которой ко мне в рот должен быть выпущен смятый сосок.

Лицо Воана оставалось бесстрастным. На шее я заметил архипелаг оспинок от ветрянки. От его белых джинсов исходил острый, но не противный дух: смесь запахов семени и охладителя мотора. Он перелистывал снимки, время от времени поворачивая альбом, чтобы показать мне интересные ракурсы.

Я смотрел, как Воан закрывает альбом, и думал, почему я не могу возбудить себя хотя бы до деланной злости, почему не возмущаюсь этим наглым вмешательством в мою жизнь. Но отстраненность Воана от каких бы то ни было эмоций и причастности к происходящему уже произвели должный эффект. Вероятно, эти снимки насилия и сексуальности подняли на поверхность моего сознания некий скрытый гомоэротический элемент. Деформированное тело покалеченной девушки и деформированные тела разбитых автомобилей открывали для меня совершенно новые сексуальные возможности. Воану удалось выразить в этом материале мою потребность найти в катастрофе позитивное зерно.

Я посмотрел на длинные бедра и жесткие ягодицы Воана. Насколько бы чувственной ни казалась возможность гомосексуальных отношений с Воаном, эротическое начало в нем отсутствовало. Введение моего члена в его задницу, когда мы окажемся на заднем сиденье его машины, будет эпизодом таким же стилизованным и абстрактным, как и события, запечатленные на фотографиях Воана.

В дверь неуверенной походкой вошел телережиссер, меж его пальцев расползалась влажная сигарета.

– Воан, ты не мог бы свернуть сигарету? Сигрейв ее всю размусолил, - он машинально провел пальцем по разлезшейся сигарете и кивнул мне. - Видишь? Это наш нервный центр. Воан изображает все преступно-романтичным.

Воан отставил треногу, которую смазывал маслом, и мастерски скрутил сигарету, не забыв и про крошки гашиша, оставшиеся на ладони. Он лизнул бумажку острым языком, который вынырнул, как язык рептилии, из израненного рта. Его ноздри нервно хватали дым.

Я просмотрел пачку свежеотпечатанных снимков, разбросанных на столе под окном. На них я увидел знакомое лицо киноактрисы, сфотографированной в тот момент, когда она выходила из лимузина возле отеля «Лондон».

– Элизабет Тейлор. Вы следите за ней?