Автограф - [67]

Пришел Сережа с длинной лентой чеков, и теперь уже все ребята с подносами отправились получать обед. Вернулись, притащили много еды.

— Это еще не все, — бодро сказал Юра. — Потом будем пить чай с антоновскими яблоками.

— Антоновскими? — удивилась Геля.

— А что! Собственность этого чуваринского воротилы, — показал Юра на Мишу. — Имеет сады, огороды с корнеплодами, покосы с сенокосами, километра два речки, причем судоходной, гречневую крупу, ядрицу конечно.

— Мать живет в Чуварине, недалеко от Ельца, — объяснил Миша Геле. — Присылает яблоки.

— Ага. Погуще и пожирнее.

Обедали весело. Разговор перешел на Катю Мартынову.

— Мартын у нас миллиметровщик.

— Почему миллиметровщик? — спросила Геля.

— Очень точный. Песочные часы.

— Попробуй не докинь одну лопату в печь…

Сережа меньше всех принимал участие в шутках. Ел в основном молча. Сказал:

— Катик, катни мне нож.

Нож был один на всех. Катя с готовностью передала его Сереже.

— Вы знаете, у кого хранятся ножи? — обратился Сережа к Геле.

Геля не поняла вопроса.

— У кассирши. Кого полюбит, у того на столе будет нож.

— Кого же любит кассирша? — спросила Геля.

— Его, — Сережа показал на Юру, — поэтому я и пришел с ножом.

Геля вспомнила, что у Сережи вместе с лентой чеков был в руках и столовый нож, когда он пришел от кассы. Но тогда Геля не обратила на это внимания.

— Странно, любит меня, а нож принес ты, — покачал головой Юра.

Геля взглянула на Катю. Катя смотрела на Сережу своими густо-карими глазами.

В конце обеда грызли почему-то сушки. Ломали их на спор — кто возьмет сушку в кулак и сумеет разломить ее меньше чем на четыре части. Никому не удалось: сушка распадалась на четыре и больше частей.

Вернувшись домой, Геля, не вступая в длинные разговоры с мамой: «не устала», «всем довольна», «ты помнишь Ксению Ринальди? Она там работала в библиотеке», — быстро заглотнула подогретый ужин и прошла к себе в комнату. Зажгла настольную лампу, начала раздеваться, чтобы лечь спать. Медленно разделась, легла.

В квартире тишина. Геля смотрела на слабый свет настольной лампы и видела свет клокочущего металла. Он остался у нее в глазах. Кип — новое для нее и сильное слово. Потом взглянула на маленький цветной комочек своего белья, брошенный в кресло. Подумала — какая это, в сущности, незначительная, хрупкая преграда между женщиной и мужчиной.

Геля натянула одеяло до подбородка. Лежала в тишине. Прекратились даже мамины обычные телефонные разговоры. Геля вдруг вполне реально ощутила одиночество и примитивную зависть к Кате Мартыновой, к мальчишескому братству, которое Катю постоянно окружало.

Геля вытянула ногу из-под одеяла и, как делала еще в детстве, надавила ногой на кнопку выключателя настольной лампы.

Рюрик и Леня шли по бульвару к Никитским воротам.

— Рюрик, ты действительно хочешь устроить шествие, карнавал?

— А что? Я такой. Васю Мезенцева подключу. Он тоже мальчик-хулиган.

— Ты и Волкова сделаешь хулиганом.

— Разум к чувствам свести должно и с ним соединить, чтобы он в страсти воспламенился. — Рюрик поддел Леню под мышки. Леня от неожиданности подпрыгнул посредине бульвара на удивление прохожим. — Любовь есть склонность духа к другому кому. А ты сидишь, как дрова.

— Где?

— В редакции, напротив Зинаиды. Февралик пугливый. Ты ведь в феврале родился?

— Ну тебя!

Когда пришли к Никитским воротам, Рюрик и Леня немного постояли в садике перед храмом. Рюрик приспустил на глаза шапку, чтобы, как он сказал, отодвинуться от окружающей современности, покачивал удовлетворенно головой.

— Выразительное место. Вот бы где сыграть. На фоне деревьев, храма. Волков появляется из гущи карнавала на лошади, потом соскакивает, и начинается спектакль у древних стен. Люди полезли на крыши автобусов и троллейбусов. Усеяли балконы домов. Запрудили улицы..

— Рюрик, остынь.

— Мне ль удержать свой шаг перед угрозой тщетной. Мне ль славой пренебречь, свернуть с тропы победной!

— С тобой страшно.

— А ты не пужайся. Стой разинув рот.

— Я готов славой пренебречь.

— Не отпущу, не ной. Иди торгуй пончиками. Это не страшно.

— У меня газета на руках.

— Не с тем автором работаю. Надо было ориентироваться на Лощина, уголовничка с отмычкой.

— Вот-вот. Ориентируйся.

— Знаешь, что я прочел в тетради старика Нифонтова? Вино должно быть хорошо сложенным. Спектакль разве не складывается, как вино? Из фрагментов, частей, мизансцен. Сложится, будет гармоничным, даже третий акт. Большинство лучших вин получается не от одного сорта винограда, а из сочетания сортов винограда. В мадере их пятнадцать. А? Ленчик? Везет тому, кто сам везет!

От Никитских ворот они двинулись по направлению к Литературному клубу.

— Мы не должны терпеть великого несчастья, Леонид. Было бы несправедливо. Хотя все бывает. Царь Алексей Михайлович платил комедиантам по грошу в день.

— Царь Петр подарил одному актеру свою шпагу.

— Так вот, вперед, Ленчик, за шпагой!

У клуба они встретили Лощина: он только что вышел из дверей, застегнутый на все пуговицы, деловой, аккуратный. Рюрик подошел к нему и что-то сказал в самое ухо. Лощин быстро повернулся и пошел от Рюрика. Потом, сверкнув очками, крикнул высоким, почти женским голосом: