Автобиография - [35]

В непродолжительном времени шла с большим успехом на московской сцене опера «Две ночи», перевод Ленского. Тогда же просили его выслать пиесу в П<етербург> и понаблюдать, чтобы она была правильно переписана. Ленский заторопил писарей, и они наделали ошибок! Д. Т. схватил воловую партию, побежал на сцену и накинулся с бранью на режиссера С. Л. Кротова. Тот отвечал: «Помилуйте, Д<митрий> Т<имофеевич>, мое ли это дело? По-Дите жалуйтесь на писцов А. Н. Верстовскому, он их начальник!..» Ленский бросил ему на руки партию, побежал в контору… Кротов за ним. Увидя Верстовского, Ленский бросился к нему и говорит: «Помилуйте, А<лексей> Н<ико-лаевич >, сколько лет я служу и мне не делают никакой прибавки?»— «Это не мое дело, не угодно ли вам сказать М. Н.», — и в то же время входит в комнату директора Ленский, за ним Кротов с партитурой, за Ленским Верстов-ский, еще не успел сказать слово, как Ленский подходит к директору и говорит: «М<ихаил> Н<иколаевич>, позвольте мне жениться!» — «На ком?» — «На воспитаннице Федоровой!..» — «Очень рад, она сирота, и мне приятно будет, если вы сделаете ее счастливою!..» Ленский поклонился, вышел в контору и сказал вслух всем: «Метил в Кулика, а попал в Федору!..» Можно вообразить недоумение Кротова, Верстовского и смех всех присутствующих. Нам сейчас же на репетиции передали эту комическую сцену. Этой свадьбе, кто не знал хорошо Ленского, все обрадовались! Особенно почтенные, добрые старушки Ел. Матвеевна Кавалерова и сестра ее А. М. Борисова. Они любили, ласкали и помогали сироте. Ленский вьшросил позволения, как жених, посещать Фед. в школе. И хотя она была скоро выпущена, но добрый директор приказал ей остаться в училище и прямо отсюда под венец. Д. Т. делал невесте хорошие подарки, очень часто приходил в школу и очень долго сидел, разговаривал, смеялся… только со мною! Бывало, как придет, она бежит встречать его, а он тотчас: «Анета! позовите Пашеньку Куликову, будем вместе пить чай и кушать конфекты!» А большею частию, ожидая его, она заранее меня упросит: «Душенька Паша! пойдем встречать Д Т., ты поговоришь за меня!..» Итак, я за нее разговаривала, и дело шло прекрасно! Уже назначался день свадьбы… но, на беду, разыгралась моя золотуха, и я должна была идти в больницу. В непродолжительном времени слышу: свадьба разошлась… подарки возвращены и даже со старыми башмаками, которые Ленский вместе с золотыми вещами продавал за бесценок! Анюта приходила ко мне в больницу и со слезами говорила, что Д. Т. совсем переменился: всем недоволен, сердится, просто бранится с ней. Она все пересказала своим благодетельницам, и они приказали ей послать жениху все веши с отказом. Когда Живокини, опять испугавшись сватовства, спрашивал, отчего произошел разрыв, — Ленский отвечал без церемонии: «Помилуй, да она дура набитая! Я с ней о театре… о книгах… о стихах… а она спрашивает, будет ли у нас кислая капуста да соленые огурцы!» Однако, несмотря на такие отзывы, все стали бранить, упрекать его, что он жестоко обидел сироту! И даже М. Н. Заг<оскин> вькжазал свое неудовольствие! Тогда Лен. снова начал ту же историю, уже через старушек, Кава-лерову и Борисову, они поспешили свадьбой, и мы скоро, в училище, снарядили к венцу нашу подругу Аннушку Федорову. Не много она, бедная, видела радостей, и вот один из многих глупых поступков Д Т. У них уже были дети, старший из них как-то подвернулся под сердитую руку отца… он толкнул его к топившейся печке… рубашечка загорелась, и вскоре ребенок полетел на небо! Ленский и тут ухитрился доставить себе развлечение: прибежал к брату (он уже был выпушен), рассказал о своем горе и просил его завтра (т. е. в воскресенье, когда я приду из училища) вместе со мной к 5 часам приехать на Лазарево кладбище и там, похоронив ребенка, напиться с ними чаю. Мы жили на Петровском бульваре, это не так далеко; мы часто делали туда partie de plaisir[34] с М. С. Щепкиным, и дали свое согласие. Родители нас отпустили, мы взяли извозчика (известную старую гитару) и приехали раньше Ленских. Там у нас были похоронены 9 братьев и сестер, и мы любили ходить на их могилки. Потом, гуляя близ дороги, мы видим — мчится во весь опор наемная карета… это Д. Т. спешит хоронить ребенка. Аннушка вышла из кареты вся в слезах… он с братом побежал отыскивать сторожа и могильщика, а она мне рассказала, что, назначив нам приехать к 5 часам, он карете приказал явиться к 4. И каков же был ее ужас, а его злость, когда 5 час. — 6, а кареты нет… Наконец, после посылов и ожидания — извозчик приехал, но уж зато за провинность ему приказано гнать во всю прыть… а каково же было несчастной матери — видеть и слышать, как бьется в гробу тельце ее младенца. Конечно, и эта страдалица недолго намучилась с таким супругом, рано умерла, оставив детей на руках пустейшего глупца-отца, и они как-то разбрелись, и я скоро потеряла их из виду.

Сейчас я назвала Ленского — глупцом! и это совершенно справедливо. Он был образованный, начитанный, хорошо сам писал, переводил, сочинял стихи… но по жизни, по характеру, по переменчивости своих взглядов и убеждений был отъявленный глупец! Мне было досадно, что так давно, из пустяков, он привязался ко мне и ставил меня в неприятное отношение к подруге и к товарищам! Хорошо, что большая часть меня хорошо знали и любили. А к Ленскому я всегда чувствовала антипатию. Помню, когда еще его приняли к театру, в одно время с Бантышевым, у последнего был прелестный голос — тенор, и в роли Торопки в «Аскольдовой могиле» — он был неподражаем.