Автобиография - [13]

— Откуда ты узнал, что мы идем? — спрашивает старец.

Я не ответил. Но когда мы пришли к келий, я подхожу к «старшему» старцу, отцу Пантелеймону, и втайне от отца Иоанникия говорю ему:

— Геронда, не знаю даже, как это объяснить! Хотя вы были за горой, но я видел, как вы шли нагруженные, и побежал. Гора была как стекло, и я видел, что за ней…

— Хорошо, хорошо, — говорит старец, — не придавай этому значения и не рассказывай никому, потому что лукавый ходит по пятам…

Тогда я жил среди звезд, в бесконечном пространстве, в духовном небе!

Все я видел через призму благодати Божией

Дара прозорливости я никогда не желал, — вспоминал старец Порфирий. — И когда получил его, не старался его развивать. Я не придавал ему значения. Я никогда не просил и не прошу у Бога открыть мне что–нибудь, потому что полагаю, что это противно Его воле. Но после события со старцем Димасом я совершенно изменился. Жизнь моя стала сплошной радостью и ликованием. Тогда я жил среди звезд, в бесконечном пространстве, в духовном небе!

А раньше я был не таким…

После того как я ощутил благодать Божию, все дары преумножились. Я стал смышленым, выучил каноны Пресвятой Троице, канон Иисусу, другие каноны. Если их пели и читали в церкви, то я их заучивал наизусть. Псалтирь читал наизусть. На определенные псалмы, слова которых похожи, я обращал внимание, чтобы не путать их. Я действительно изменился. Много видел, но ни о чем не говорил, потому что не имел права говорить, не имел такого извещения.

Все видел, на все обращал внимание, все знал. От радости не ходил по земле. Тогда открылось у меня обоняние, и я стал различать все запахи, Открылось зрение, открылся слух. Я стал издали все узнавать, распознавать животных и птиц. По пению я знал, что это за птица; дрозд ли, воробей, зяблик или соловей, скворец или клест. Всех птиц я различал по пению. В конце ночи, на рассвете, я радовался трелям соловьев, дроздов, всех, всех птиц…

Я стал иным, другим, обновленным, — признавался старец Порфирий. — Все, что видел, переводил в молитву. Все обращал на себя. Почему птичка поет и славит Создателя? Так хотел делать и я. То же самое и с цветами. Цветы я различал по их аромату, а их благоухание слышал на расстоянии получаса ходьбы. Различал траву, деревья, воды, скалы. Да, я разговаривал даже со скалами! Как я смотрел на них'.

Я спрашивал их, и они рассказывали мне все тайны Кавсокаливии. Это глубоко затрагивало меня, и я приходил в умиление. Все я видел через призму благодати Божией. Видел, но не говорил. Часто ходил в лес. Мне очень нравилось ходить меж камнями по высокой траве, между маленькими и большими деревьями.

Я полюбил соловья, и он в меня вселил вдохновение!

Однажды утром я один пошел в девственный лес, — вспоминал старец Порфирий. — Все было в утренней росе, сверкало на солнце. Я оказался в ущелье, перешел на другую сторону и сел на скале. Неподалеку ручей тихо нес свои холодные воды, а я творил молитву.

Стояла полная тишина, не было слышно ни шороха. Скоро в тишине я услышал сладкий, упоительный голос, прославляющий, воспевающий Творца. Я посмотрел вокруг, однако ничего не увидел. Наконец, напротив себя на одной из веток различил микроскопическую, как мне показалось, птичку. Это был… соловей!

И вот, я слушал, как соловушка щебечет, как он просто разрывается от любви! От пения надувалось его горлышко и, как мы говорим, он, поистине, выбивался из сил (мальясе)! Эта маленькая птичка расправляла сзади свои крылышки (на кани ката писо та фтера ту), чтобы набраться силы, и издавала сладчайшую мелодию! Это был прекрасный звук. И горлышко птичье так надувалось… По — по — по!

Ах! — Был бы у меня стаканчик воды, чтобы он подлетел и утолил бы свою жажду!

Я не могу передать вам то, что чувствовал тогда. Но я открыл вам тайну. Думал тогда: «Почему такой маленький соловейчик выдает такие трели? Почему так заливается? Почему поет такую прекрасную песню? Почему, почему, почему? Почему он так надрывается? Почему, ради чего? Может быть, ожидает чьей–то похвалы? Конечно нет, там никто его не похвалит». Сидел и философствовал. Это пришло ко мне после старца Димаса.

Раньше я не философствовал. Чего мне только не рассказал этот соловей! И чего я ему только не наговорил в тишине: «Соловейчик мой, кто тебе сказал, что я буду проходить здесь? Здесь нет никого поблизости. Это место такое недоступное. Как здорово и без перерыва ты исполняешь свой долг, свою молитву к Богу! Сколько всего ты мне рассказал, соловей мой, сколькому научил! Боже мой, я прихожу в умиление. Соловейчик мой, своим пением ты показываешь мне, как нужно славить Бога, ты рассказываешь мне о многом, очень о многом…»

Сейчас здоровье не позволяет мне описать это так, как я это чувствую. Можно было бы написать целую повесть. Я очень полюбил этого соловья. Я полюбил его, и он меня вдохновил. Я подумал: «Почему он, а не я? Почему он скрывается, а я — нет?» И мне пришла мысль, что нужно удалиться, пропасть, как бы перестать существовать. Я сказал: «Зачем? Разве люди слышат его? Разве он знал, что я буду здесь и услышу?

Кто слышал, как он надрывался? Почему он прилетел в такие удаленные места? А те соловьи а зарослях кустарника, в овраге, которые поют днем и ночью, утром и вечером; кто слышит, как они разрываются? Почему они это делают? Почему они прилетали в такие удаленные места? Зачем надрывали свои связки? Цель — служба, пение своему Творцу, служение Богу». Я так объяснил это.