Австрийский моряк - [35]

Месарош поскреб одну ногтем, понюхал задумчиво и сказал:

— Ну, стоит отдать должное итальянскому флоту — краска на днище у них не чета той бурде, которой пользуемся мы.

Помимо ущерба выяснилось, что магнитный компас подвел нас даже сильнее, чем обычно. Пытаясь держать курс на зюйд-ост, мы рассчитывали оказаться к югу от острова Лисса, а теперь он открывался на севере. А еще стал задувать норд-ост — не слишком приятная новость для субмарины, единственным источником воздуха для машин которой служит люк, расположенный всего в метре над ватерлинией.

Именно это обстоятельство подвигло меня повернуть на норд-ост и взять курс на Лесину, а не пробиваться на зюйд к городу Лисса. Продолговатая гористая Лесина хотя бы укроет нас от непогоды. Итак, мы запустили бензиновые двигатели и дали ход, управляя лодкой посредством команд через люк в машинном отделении.

Не прошло и двадцати минут, как послышался доклад впередсмотрящего:

— Двухтрубный корабль сорок градусов справа по борту!

Кораблем оказался старый миноносец TB-XIV под командой совсем молоденького линиеншиффслейтенанта.

— Эгей, на U-8! Принимайте поздравления! — С восторгом прокричал он, когда мы сблизились. — Как я понял, тот итальянский крейсер — ваша работа?

— Наша. Но как до вас так быстро дошли вести?

— Из форта Првастак послали телеграмму на Лиссу. Мы патрулировали пролив Неретва, когда получили по радио приказ идти к Првастаку и подобрать обломки прежде, чем их унесло в море. Вы в порядке? Вид у вас изрядно помятый, надо сказать. Не отбуксировать вас до порта?

— Итальянский эсминец таранил нас сразу после гибели крейсера, но на вид все хуже, чем на деле. Не хлопочите насчет буксировки, до Лесины мы своим ходом доберемся. А еще было бы хорошо, выясни вы, что это был за крейсер. Класс «Гарибальди», но точнее опознать не смог.

— Ну хорошо. Но если не возражаете, мы передадим по радио на Лесину, что вы идете туда.

Распрощавшись с TB-XIV, мы продолжили путь. Вскоре я уже жалел, что отказался от помощи, потому как двигатель левого борта закашлял и заглох, решительно отказываясь заводиться снова. Механики отсоединили топливопровод и слили немного горючего в банку из-под варенья. В бензине густо плавали хлопья серебристо-серой краски, которой покрывались изнутри баки. Очевидно, от взрыва торпед топливо перемешалось, и фильтры и карбюратор засорились. Оставалось идти вперед под одной машиной. Время уже близилось к часу дня когда мы проковыляли между восточными из островом Сан-Клементе и оказались ввиду места назначения. Насчет укрытия за горами Лесины я не ошибся. Над морем бушевал норд-ост, но здесь, с южной стороны острова, даже листья на оливах не колыхались. Выстроенный из белого известняка город Лесина лежал перед нами в полуденном мареве и дремал под защитой венецианской крепости, угнездившейся на поросшей виноградниками горе, позади поселения. Картина была почти такой же сонно-прекрасной как в дни моих довоенных парусных прогулок: среди кипарисов стрекотали цикады, а аромат лаванды плыл с красных полей, террасами поднимающихся по склону. Обычно в такое время суток даже ящерица старается не шевелиться, но этот день выглядел исключением.

— Да, Месарош, новости в этих краях распространяются быстро, — заметил я, опустив бинокль. — Похоже, на берегу нас ждет торжественный прием. Прикажите людям одеться в парадную форму, нельзя ударить в грязь лицом.

На расположенном в тени пальм пароходном причале примерно в миле прямо по курсу построился почетный караул из восьми десятков солдат. Солнце играло на меди духового оркестра, и в скором времени над сапфировыми волнами разнеслась бодрая мелодия марша «Принц Евгений».

Однако с каждой минутой состояние экипажа U-8 все менее располагало к триумфальному входу в порт. За минувшие полчаса стало ясно, что коварные Хофмокль и Савицки еще не закончили свои грязные игры: вдобавок к вызванному их капустным рагу метеоризму у нас развились сильные спазмы желудка и расстройство кишечника. Члены команды переминались с ноги на ногу, мечтая уединиться, а я сам, надевая парадный белый мундир, едва справлялся с могучими позывами. Но долг есть долг, и по мере приближения к пароходному пирсу наименее пострадавшие из матросов покорно выстроились на палубе. Мы ползли под электромоторами, потому как бензиновый двигатель правого борта тоже заглох на самом входе в гавань. Теперь оркестр наяривал «Марш Радецкого», и мы находились достаточно близко, чтобы разглядеть почетный караул. Он состоял из среднего возраста ландштурма, и из-под старомодных синих гимнастерок солдат выпирали объемистые брюшки. Во главе строя стоял с саблей наголо дородный офицер с пышными усами. Рядом с ним располагалось согбенное, увешанное медалями существо, облаченное в белый генеральский мундир и патентованной кожи кивер, какие с начала века встречались редко — этот убор у нас получил прозвище «заместитель мозга». Близ него поместился мужчина с наброшенной поверх головы темной тканью, вращающий ручку кинокамеры. Мои парни, как я с гордостью подметил, ухитрялись стоять навытяжку, вскинув подбородок, хотя все, не исключая меня и Месароша, стискивали зубы в стремлении сдержать позывы. Оркестр грянул «Готт Эрхальте», и мы с Месарошем, стоя на покореженной рубке, вскинули ладони к козырьку. Штайнхюбер высунул голову из люка машинного отделения и отдавал рулевому и механику указания, подводя нас к причалу. Солдаты на берегу взяли винтовки «на караул», флаги были приспущены в дань уважения к гимну империи. «У нас должно получится», — подумал я.