Австрийский моряк - [32]

Печальную сцену регистрировал не только глаз — вскоре нос и ухо безошибочно сообщили, что наше погруженное на тридцать девять метров стальное корыто содержит в своей утробе девятнадцать человек, страдающих от жестокого метеоризма. Если называть вещи своими словами, то воздух, и без того спертый после трехчасового пребывания на дне, стремительно становился непригодным для дыхания. Мы, подводники, никогда не были маменькиными сынками. Зловоние являлось частью повседневной нашей жизни, да и кроме того, большинство из нас выросло среди навоза словацких ферм или в вонючих переулках адриатических портов. Но этот смрад по качеству и степени отличался от всего, что нам доводилось испытывать ранее: густой, пробирающий до костей, который не получается не замечать и к которому нельзя привыкнуть. К восьми утра и смене вахты каждый вдох сделался пыткой, а выдох — избавлением, радость которого умерялась только осознанием факта, что неизбежен следующий вдох.

Старший офицер отвел меня в сторонку с целью переговорить. Он съел жаркого меньше, чем остальные из нас, но судя по всему, тоже сильно мучился.

— Черт побери, как нам быть? Еще час такой пытки, и мы все сдохнем. Меня поддерживает только надежда выжить и достать этих сволочей-поставщиков. Дайте мне крышку от банки, и я доберусь до Хофмокля и Савицки, спрячься они хоть на краю земли, и вырежу им этой крышкой печень! Нам нужно подняться, чтобы подышать.

— Верно, Месарош. Вы совершенно правы, но нам дан строжайший приказ оставаться в подводном положении весь день. Итальянцы сегодня не объявятся, мы оба знаем, но стоит всплыть, нас обвинят в том, что мы их спугнули. Я этих сукиных детей — армейских, которые на острове, — знаю, и поверьте мне, если хоть кончик нашего перископа покажется из воды, в Шебенико тут же уйдет телеграмма.

Месарош поразмыслил с минуту.

— Можно попробовать использовать компрессор, чтобы откачать воздух из лодки и заменить его на сжатый из баллонов. Так мы сможем освежать атмосферу каждые четверть часа.

Так и поступали, растрачивая драгоценные амперы на работу насоса и жонглируя вентилями баллонов, чтобы поддерживать постоянное давление. Итог оказался неутешительным — к этому времени выработка газа нашими организмами существенно превысила возможности компрессора, воздушных фильтров и кислородных баллонов вместе взятых. Требовалось что-то предпринять, потому как теперь нам грозила не только опасность задохнуться: смешиваясь с неизменно присутствующими внутри лодки парами бензина, наши природные выделения образовывали бог весть какое гремучее вещество, и достаточно было одной искры, чтобы произошел взрыв. Вот смеху будет, думалось мне, если мы, лежа на грунте с намерением потопить итальянский лайнер, закончим тем, что разнесем сами себя на мелкие кусочки. Я глянул на наручные часы и застонал — еще тринадцать с лишком часов этой пытки! Нет, пусть отдают под трибунал, если угодно: лучше смерть, чем еще хоть пять минут вдыхать эту убийственную вонищу. Восемнадцать пар глаз впились в меня с немой мольбой. Что до меня в тот момент, то сиди тут хоть император вместе со всем генеральным штабом, мне было бы наплевать.

— По местам стоять к всплытию! Поднимаемся подышать.

Порядок действий при всплытии почти такой же как при погружении, только обратный. Поначалу от грунта оторвалась хрупкая корма, затем одному из электродвигателей задали обороты, достаточные, чтобы лодка слушалась руля, и наш нос устремился к солнечному свету. Было 8.27 утра. Мой план состоял в том, чтобы подняться на поверхность, отдраить люки, запустить вентиляторы, как можно скорее сменить воздух в отсеках и тут же уйти снова на дно в слабой надежде на то, что нас не заметят. Но расстройство кишечника это одно, а война — это другое, поэтому без мер предосторожности было не обойтись. Поэтому сначала я поднял U-8 на перископную глубину с целью наскоро оглядеться перед всплытием.

Прильнув глазом к обрезиненному окуляру перископа Герца, я в первую секунду решил, что за время нашего пребывания на дне инструмент дал течь и вышел из строя. Вместо круга света, отделенного линией горизонта от синевы моря, передо мной находился серо-стальной диск, затянутый коричневатым дымом, как если бы сепию добавили в стакан с водой. Я озадаченно отстранился, протер окуляр рукавом и снова припал к нему. У меня перехватило дух. Темное пятно и в самом деле оказалось могучей серой стеной, медленно перемещающейся перед моим взором справа налево. Стеной, прорезанной иллюминаторами, а затем орудийными казематами. Жерла орудий смотрели куда-то поверх наших голов.

— Живо, оба торпедных аппарата к бою!

Я переключил перископ с двойного увеличения на нормальный размер. Корабль перед нами по-прежнему заполнял всю линзу, но теперь я мог рассмотреть большую его часть. Да, никаких сомнений: две широко расставленные дымовые трубы с единственной массивной мачтой между ними — это итальянский броненосный крейсер класса «Джузеппе Гарибальди», восемь тысяч тонн водоизмещения. Идущий на скорости в четыре или пять узлов крейсер проходил всего в 250 метрах от носа U-8. Я собирался убрать перископ, пока нас не заметили, но в ту самую секунду корабль опоясали оранжевые сполохи, следом за которыми повалили клубы бурого дыма, который я наблюдал прежде. Шума слышно не было, но перископ задрожал у меня в руках от удара взрывной волны. Итальянцы палили залпами прямо над нами, и только пороховой смог, и, возможно, сосредоточенность на результатах огня, помешала их наблюдателям заметить наш перископ.