Австрийский моряк - [132]

Но перед окончательным расставанием остатку экипажа U26 предстояло завершить одно дело. Я увидел поодаль человека в морской шинели с карандашом и планшетом. На рукаве у него красовались полоски фрегаттенкапитана, и я решил, что мы должны сделать последний доклад ему. Я нащупал в нагрудном кармане распоряжение для U26. Потом мы четверо выстроились перед ним в шеренгу, и я отдал честь. Он посмотрел на нас и хмыкнул.

— Чего вы хотите?

— Осмелюсь доложить, мы - оставшиеся члены команды субмарины U26 его императорского и королевского величества, капитулировали по приказу морского командования Южно-славянского государства в Катарро четвертого ноября. Я имею честь быть ее капитаном, линиеншиффслейтенантом Оттокаром фон Прохазкой.

Он в замешательстве взглянул на потрепанного человека, уцелевшего после того, как весь мир затонул. Его ответ был прост:

— Убирайся, моряк.

Только потом я увидел на рукаве его шинели (вероятно краденой) красную повязку с надписью Фольксвер [43].

Мы попрощались, Легар и Стонавски направились на вокзал Франца Иосифа, чтобы добраться до Праги и Цешина. Я спросил Легара, чем тот собирается заняться. Он улыбнулся.

— Думаю, осяду на берегу. «Веселая вдова» продала бизнес в Поле и купила дом в Олмуце, теперь это Оломоуц. В ее последнем письме говорится, что местная пивоварня ищет инженера, думаю, я справлюсь. Вы с женой и сыном всегда будете для нас желанными гостями. В общем, до свидания. Надеюсь, еще увидимся.

Только после расставания я кое-что понял: впервые с нашего знакомства мы разговаривали на чешском. Я надеялся, что Легар получит работу на пивоварне, потому что хотелось представить его стариком, где-нибудь в конце 60-х сидящим в саду с кружкой доброго чешского пива и с правнуками на коленях, и он бы рассказывал им о своих приключениях на подводной лодке в той давно забытой войне: как мы возвращались с верблюдом из Ливии; как чуть не погибли, когда застряли на дне залива Кьоджа; и как сбежали из Хайфы в последние недели войны, преследуемые по пятам британской армией.

Франц д'Эрменонвиль ушел, пообещав, что мы вскоре увидимся, поскольку он жил на окраине Вены. Мы действительно встретились - в Лондоне в 1942 году. Его призвали в гитлеровские Кригсмарине в 1939 году, он стал вторым офицером подводной лодки, которую позже потопили Королевские ВВС около Шетландских островов. Он выжил, а из-за ранения и по возрасту попал в список для обмена военнопленными. До того как это произошло, британские разведывательные службы — к моему вечному позору, использовав меня в качестве посредника, — д'Эрменонвиля удалось заманить в наскоро сляпанный заговор, нацеленный на убийство фюрера. Конечно, гестапо об этом узнало, и целый год до ареста за ним следило. О том, что случилось дальше, лучше не думать. Во всяком случае, я уже сорок лет пытаюсь об этом не думать.

Но по сравнению с неотложными текущими проблемами далекое будущее имело для меня мало значения тем утром, когда я шел вдоль Виднерхауптштрассе, как раз мимо того огромного и кошмарного квартала наемных квартир Фрайхаус, и тут из арки ко мне метнулись два человека. Прежде чем я успел что-либо сообразить, меня прижали к стене дулом винтовки, уткнувшимся в живот, а другой нападавший меня обыскал, забрал пистолет с ремня и обшарил вещмешок. Потом он потребовал документы и стал исследовать их в свете ацетиленового фонаря.

— Вот как, моряк возвращается с моря. Из какого ты подразделения, свинья?

— Из подводного флота. Кто вы, черт подери?

— Народное ополчение, оборванец. И закрой пасть, если не хочешь, чтобы тебя застрелили за сопротивление аресту.

Мужчины были в армейской форме — или, скорее, в остатках армейской формы, как и «фрегаттенкапитан» на вокзале они носили красные повязки на рукавах.

— Ладно, отпусти его, — сказал человек с фонарем, — но сначала немного восстановим баланс. Вот, держи свою фуражку.

С моей фуражки складным ножом срезали императорскую корону и монограмму, оторвали офицерские полоски с изношенных манжет. Я слишком устал и лишился всяких сил, чтобы сопротивляться. Да и какое это теперь имело значение?

— У него есть продукты или табак?

— Нет, только портупея. Теперь ведь она ему не понадобится?

Он швырнул черно-желтый пояс через стену.

— Ладно, пусть эта сволочь идет своей дорогой.

Я отправился дальше, безоружный, без знаков отличия австро-венгерского офицера. Удивительно, но несмотря на это неприятное столкновение и мою незавидную ситуацию, я почувствовал внезапное и странное облегчение: будто последние оторванные офицерские знаки отличия освободили меня от остатков мертвого прошлого; как ампутация, пусть и болезненная, избавляет от раздробленной и омертвелой конечности. Я понятия не имел, какое будущее ждёт кадрового военно-морского офицера в стране без моря и военно-морского флота. Но я до сих пор жив, почти четыре года на подводных лодках сделали меня находчивым, и с Елизаветой рядом я был уверен, что мы, так или иначе, разберемся. Возможно, это было просто одурение из-за усталости, но, бредя по холодным улицам побежденного города, я даже начал напевать.