Австралийские рассказы - [156]

Гровер, сам словно холодный утренний туман, его жена и две бледные дочери встречали Ларри у сарая и молча садились доить. Ларри прижимался головой к животу коровы и ощущал ее ровное дыхание. Иногда, улучив момент, девушки украдкой посматривали на Ларри; он казался им страшным и удивительным, но они избегали взгляда его безумных синих глаз и никогда не заговаривали с ним, — отец запретил им это. Да они и сами видели, на что бывал способен Ларри, когда на него находила тоска, как жестоко тогда он обращался с коровами. В таких случаях Гровер закусывал губу, но не смел сказать ему ни слова. По ночам они слышали, как Ларри что-то кричит у своей лачуги в глубине долины. А с тех пор как миссис Гровер однажды увидела, как он бесновался среди бела дня, невнятно выкрикивая какую-то песню, и танцевал с удивительной легкостью, она перестала тайком поить его чаем.

Самому Гроверу было как-то не по себе, когда он наблюдал за работой Ларри. Корчевал ли тот пни, ставил ли изгородь, пахал ли землю, или рыл канаву, он всегда работал с таким ожесточением, которого должно было бы хватить всего на полчаса, но Ларри работал так целый день. Все его движения были ловкими и сильными. Он работал без перекуров и часто обходился даже без завтрака. Гроверу ни разу не удалось застать его с бутылкой в руках, но во время вечерней дойки Ларри частенько бывал навеселе. Он гнал коров на ночной выпас, что-то пьяно и весело выкрикивая, или, если был в другом настроении, бросал в них палками и комьями земли. Окончив дневные труды, он шел в свою полуразвалившуюся хижину за болотом и сам готовил себе ужин. Затем, если запас виски был невелик, он направлялся на прогулку в город или бродил по владениям соседей.

Когда Ларри впервые привел борзую, она была еще совсем щенком. Гроверу это не понравилось, но он не знал к чему бы придраться. Пока борзая не подросла, она играла с девушками, забавно, словно на пружинах, прыгая вокруг них. Она была вся покрыта красивыми серебристо-серыми и белыми пятнами и грациозна, как лань. Однажды Ларри увидел, что щенок играет с теленком, легонько его покусывая. Ларри схватил щенка за загривок и с силой бросил его оземь.

Со временем собака стала не такой игривой и сердито щелкала зубами, когда девушки хотели ее погладить. Она бесшумной тенью следовала за Ларри по пятам. Ее движения, быстрые и крадущиеся, удивительно напоминали походку Ларри.

В городе Ларри и его собака обращали на себя всеобщее внимание, и вскоре о них стали ходить всякие слухи. Люди говорили, что Ларри бьет борзую и она воет ночи напролет.

Хотя Ларри довольно часто бил собаку, эти слухи не соответствовали действительности. Борзая была радостью его жизни. Ларри был благодарен ей за молчаливую дружбу, и вечером, когда они сидели в лачуге, он часами гладил ее тонкое тело, потом вдруг сжимал ее морду большими руками, смотрел ей в глаза и что-то бормотал. Вечерами после работы он терпеливо обучал борзую, и скоро она поймала первого кролика.

Теперь Ларри жил полной жизнью. Через несколько недель он с собакой переловил и распугал всех кроликов на участке Гровера и начал охотиться по всей округе. Он возвращался домой после наступления темноты и пугал коров, овец и ягнят, которых Гровер держал в загоне около дороги. Ларри стал меньше пить; но Гровер говорил: «Он совсем сошел с ума из-за этой собаки! И в какую злобную, изголодавшуюся тварь он ее превратил!»

Если сам Гровер и не оценил перемену, произошедшую в Ларри, то миссис Гровер и ее дочери вздохнули с облегчением. Теперь по ночам Ларри возился с борзой, и они уже не опасались, что он бродит вокруг дома. Ведь девушки могли поклясться, что однажды ночью он заглянул в их окна. В другой раз Гровер застал Ларри в саду и приказал ему убираться, а Ларри стоял неподвижно и молчал. Тогда Гровер вернулся в дом и стал следить за ним через щелку в двери; ирландец еще несколько минут простоял неподвижно, а потом направился к коровнику и скрылся из виду.

Борзая научилась бояться Ларри, когда тот бывал пьян; и именно в те ночи, когда он пел что-то у своей хижины под звездным небом, люди слышали вой собаки и говорили, что опять этот «пьяный зверь» избивает ее до полусмерти. Но она выла потому, что Ларри пел. Борзая пряталась где-нибудь в тени подальше от Ларри и, положив морду на передние лапы, следила за ним, готовая в любой момент прыгнуть в сторону. Может быть, она подвывала ему, как собаки подвывают звукам рояля, а может быть, чутье говорило ей, что на хозяина нашло безумие, и она боялась.

Но такие припадки случались редко, и обычно Ларри и борзая хорошо ладили друг с другом. Охота на кроликов — жестокое занятие, но ими руководили здоровые инстинкты — и человек и собака одинаково наслаждались азартом погони, бешеной скачкой кролика по лугам, стремительными поворотами и уловками зверька, его отчаянными попытками прорваться к болоту, зеленой изгороди или кустарнику. Как только кролик уставал и начинал бессмысленно метаться, борзая ускоряла бег; рот у Ларри судорожно двигался, он возбужденно сжимал и разжимал кулаки. А когда борзая делала последний прыжок, Ларри мысленно прыгал вместе с ней. Он с криком бежал к бьющемуся кролику и, прикончив его, ласково гладил борзую. Они отправлялись домой, и Ларри наполняло непривычное чувство покоя и счастья, он замечал вечерний свет на высокой траве, прислушивался к пению дроздов в зеленых изгородях.