Аврора Флойд - [5]

Какую долю занимала привязанность в этой любви — я сказать не могу. Если Элиза жила в красивом доме, если ей служили внимательные и почтительные слуги, если она ела вкусные кушанья, пила дорогие вина, если она носила богатые платья, великолепные бриллианты, покоилась на пуховых подушках в карете, везомой ретивыми лошадьми, которыми правил кучер с напудренной головой, если повсюду, где она бывала, ей воздавали должный почет, если ей стоило только изъявить желание — и оно исполнялось, как бы по мановению руки волшебника — она знала, что всем этим она была обязана своему мужу, Арчибальду Флойду, и, может быть, весьма естественно относя к нему все преимущества, какими она наслаждалась, она любила его ради всего этого. Подобная любовь может показаться низкой и ничтожной привязанностью в сравнении с благородным чувством героинь современных романов к избранникам их сердца и, без сомнения, Элизе Флойд следовало чувствовать гордое презрение к человеку, исполнявшему каждую ее прихоть, удовлетворявшему каждый ее каприз и любившему и уважавшему ее, бывшую провинциальную актрису, точно так, как если бы она сошла с ступеней самого знатного трона во всем мире, чтобы отдать ему свою руку.

Она была признательна ему, любила его и делала его совершенно счастливым, счастливым до того, что шотландец, несмотря на свое твердое сердце, иногда почти боялся своего собственного счастья, падал на колени и молился, чтобы это блаженство не было отнято от него, и что, если бы Провидению было угодно огорчить его, так пусть лучше будет отнято от него все его богатство, пусть он останется нищим и должен будет снова составлять себе состояние, но с нею. Увы! А именно этого блаженства он и должен был лишиться!

С год Элиза с мужем вели эту жизнь в Фельденском замке. Он хотел везти ее на континент, в Лондон на сезон, но она никак не могла решиться оставить свой любезный кентский дом. Она так была счастлива в своем саду, в своих оранжереях, с своими собаками и лошадьми и с своими бедными. Этим последним она казалась ангелом, сошедшим с небес утешать их. Были коттеджи, из которых щеголеватые дочери знатных дворянских фамилий бежали, смущенные дикими взглядами голодных обитателей этих жилищ; но в этих же самых коттеджах мистрисс Флойд была всегда дорогой и частой гостьей. Она умела заставить этих людей полюбить себя, прежде чем занялась исправлением их дурных привычек.

В самом начале знакомства с ними она была так слепа к грязи и беспорядку в их коттеджах, как была бы слепа к изношенному ковру в гостиной бедной герцогини; но впоследствии она искусно намекала на то или другое улучшение в хозяйстве своих пансионеров, до тех пор, пока, менее чем через месяц, без всяких нравоучений и обид, она производила полное преобразование.

Мистрисс Флойд была ужасно хитра с этими заблуждающимися поселянами. Вместо того, чтобы тотчас же сказать им откровенно, что все они грязны, неблагодарны и нерелигиозны, она хитрила с ними как самый искусный дипломат, точно будто собирала голоса в графстве для выборов.

Девушек она заставляла регулярно ходить в церковь посредством новых шляпок и щегольски переплетенных молитвенников; женатых мужчин не допускала таскаться по трактирам, подкупая их табаком, который они могли курить дома, и раз (о ужас!) подарив даже бутылку джина для умеренного распития в семейном кругу. Грязный камин заставила она сделать чистым, подарив пеструю китайскую вазу хозяину, а неопрятный камин сделала чистым посредством медной решетки. Брюзгливый характер исправила она новым платьем и помирила мужа, рассорившегося с женою, посредством ситцевого жилета.

Но через год после своей свадьбы, между тем, как садовники занимались улучшениями, предпринятыми ею в саду, между тем, как постепенные преобразования медленно, но верно подвигались среди признательных ей поселян, между тем, как злые языки ее поносительниц еще бесславили ее доброе имя, между тем, как Арчибальд Флойд с любовью нянчил малютку-дочь — без малейших предупредительных симптомов, которые могли бы уменьшить силу удара, блеск медленно потух в этих великолепных глазах, которым уже не суждено было блистать на земле, и Арчибальд Мартин Флойд остался вдовцом.

Глава II АВРОРА

Дитя, которое осталось после Элизы Флойд, когда она так неожиданно была взята от возможного земного счастья и блаженства, назвали Авророй. Это романтическое имя понравилось бедной Элизе, а для обожавшего ее мужа всякая прихоть ее, даже самая ничтожная, была всегда священна, а теперь стала вдвойне священною.

Сила горести вдовца никому не была известна на этом свете. Его племянники и жены их сострадательно навещали его, а одна из этих племянниц, добрая женщина, преданная своему мужу, настойчиво хотела утешать пораженного горем человека. Богу известно, утешила ли ее нежность хоть сколько-нибудь эту убитую душу! Он показался ей человеком, получившим апоплексический удар, каким-то отупевшим, почти безумным. Может быть, она выбрала самый лучший способ, какой только можно было выбрать. Она мало говорила со вдовцом о его горе, часто навещала его, терпеливо сидела напротив него по целым часам, разговаривая о самых пустых предметах — о погоде, о перемене министерства — обо всем, что так было далеко от горя его жизни, что менее заботливая рука, чем у мистрисс Александр Флойд, едва ли дотронулась бы до этих предметов на разбитых струнах этого испорченного инструмента — сердца вдовца.