Аврелия - [96]

— Уж не намереваешься ли ты побудить меня к преступлению, потому что император ведь еще достаточно молод и может долго царствовать, если его не свергнуть?

— Гургес, Гургес, — перебил его с живостью незнакомец, которого крайне удивила пылкая речь христианина, верного тирану даже тогда, когда тот угрожал его жизни, — не придавай моим словам большого значения, чем какое они имеют! Садись и выслушай внимательно, что я тебе скажу! Ты увидишь, что мои предложения не заключают в себе ничего не законного.

И затем он продолжал:

— Ты знаешь, Гургес, что вот уже около восьми месяцев, сразу же после смерти консула Флавия Климента, весь Рим и сам император Домициан находятся в постоянном беспокойстве ввиду особенных предзнаменований, которые, как нарочно, все возвещают скорую смену императора. Так, например, в последний раз ворона, зловещая вестница, упала на Тарпейскую скалу и оттуда криком, столь же ясным, как и отчетливым, подобным человеческому голосу, дала ясно расслышать вещие слова, произнесенные по-гречески: все идет к лучшему. Что это значит, как не то, что скоро император будет свергнут, без сомнения, рукой богов, так как нельзя же думать, чтобы при Домициане, отягченном столькими преступлениями, Рим мог возродиться к лучшему будущему. Если же такова воля богов, то почему не сделать попытки обеспечить власть внукам Веспасиана, племянникам Тита, которых народ любит и за славное происхождение, и за личные достоинства. И может быть, я лучше, чем кто-либо другой, мог бы устранить препятствия, направить выбор в их сторону, но для этого им нужно…

— Отречься от христианства? — прервал Гургес.

— Без сомнения. Это необходимо! Рим не потерпит, чтобы его цезари были заражены этим суеверием.

— Прекратим этот разговор, — сказал Гургес, вновь поднимаясь с места. — Я никогда не думал, что дружба, которой удостаивают меня оба цезаря, может подать мысль воспользоваться мною в качестве посредника для переговоров с ними относительно власти. Но эта же дружба побуждает меня во всеуслышание заявить от имени обоих цезарей — Веспасиана и Домициана, что они откажутся от власти так же легко, как и от должности служителя погребальных церемоний.

— Но что же вы за люди, — воскликнул в свою очередь незнакомец, — что вы за люди, если вас не страшит даже смерть, а к высшему сану вы относитесь с полным пренебрежением?

— Да, — сказал Гургес, — мы люди, которых поддерживает и воодушевляет надежда на вечное блаженство после смерти. Это и заставляет нас смотреть с пренебрежением на все радости земной жизни, как бы высоки они ни были.

— Но кто же внушил тебе эту надежду, дорогой Гургес? Кто сделал тебя христианином, тебя — зажиточного служителя Венеры Либитинской?

— Это чудо, — сказал Гургес, — чудо, которое изменило весь склад моих мыслей. Ты сейчас сказал, что я спас великую весталку. Нет, ее спас сам Бог.

— Чудо… Ты стал христианином потому, что видел то, что называешь чудом! Но в Риме есть человек, который творит чудеса уже давно.

— Аполлоний Тианский, ты хочешь сказать? Не так ли? — спросил Гургес.

— Да! Без сомнения. Разве не возвратил он к жизни во времена Нерона молодую девушку, которую несли на кладбище? И еще совсем недавно в присутствии Домициана, который с ним разговаривал, не скрылся ли он вдруг из собрания, чтобы перенестись в другой город, где в тот же момент видел его один из его учеников, как сам он по крайней мере утверждает?

— Но в таком случае, — заметил Гургес, — если Аполлоний Тианский совершил эти два чуда, так почему же вы в него не верите? Ведь он называет себя богом. Почему же в Риме над ним открыто смеются?

— А каковы же христианские чудеса, если вы к ним относитесь с таким доверием?

— Очевидцем одного из них ты, кажется, сам был, — ответил Гургес, — и потому можешь судить.

— Что именно ты имеешь в виду? — спросил незнакомец.

— А вот что. Помнишь ли, как в прошлом году у Латинских ворот был брошен в кипящее масло святой апостол Иоанн и как, несмотря на убийственный жар, он остался цел и невредим? Не достаточно ли чудесно это событие, происшедшее на глазах всего народа?

Случай, о котором упомянул Гургес, действительно имел место. Домициан, решившись возбудить гонение против христиан, начал со святого апостола Иоанна, который в 95 году по Р. Х. был схвачен и из Ефреса, где он жил после блаженной кончины Пресвятой Девы Марии, направлен в Рим. Святой апостол предстал перед императором и, по свидетельству древних церковных писателей Евсения и Тертуллиана, был осужден на смерть тем способом, о котором сказал Гургес.

Не было никакой возможности отрицать это чудесное спасение, совершившееся на глазах самого народа.

Домициан был им так поражен, что не решился ничего больше предпринять против святого апостола, а удовлетворился тем, что сослал его на небольшой остров Патмос. Само же чудо император и большинство философов объясняли силой колдовства. Вот почему когда Гургес, напомнив об этом событии своему собеседнику, спросил у него: «Что ты об этом думаешь?» — тот презрительно ответил:

— Магия, мой милый! Чистейшее волшебство!

— В таком случае, — сказал Гургес, — пускай попробует сделать то же ваш великий маг Аполлоний Тианский… Впрочем, — прибавил он, — довольно об этом. Пора мне возвратиться к моим братьям, тем более что я им передам важные известия, которые я от тебя узнал. На всякий случай не жди, чтобы цезари Веспасиан и Домициан изменили своему решению. Если даже действительно от тебя зависит выполнить свои обещания относительно перемены власти, то или власть без измены религии, или лучше смерть.