Авиньонские барышни - [34]
Генерал Санхурхо[96] поднимает восстание против Республики и демократии. В Испании так всегда — идут против власти, если она не благосклонна к Церкви. 1932. Восстание подавлено, Санхурхо бежит, но, уже на границе с Португалией понимая, что унижает себя бегством, останавливается и сдается гражданским гвардейцам. Республика приговаривает его к смертной казни, затем милует. Дон Мануэль Асанья, начальник тетушки Альгадефины, занят реформами — аграрной и социальной, но только не революцией. А она наступает, повсюду стачки, и наконец разыгрывается трагедия в Касас-Вьехас[97] — гибнут крестьяне. Правые приписывают Асанье подлую фразу: «Этим в Касас-Вьехас — по четыре выстрела в живот». А тетушка Альгадефина кричит нам дома:
— Это ложь! Это ложь! Я была там, я слышала, как он отдавал приказы по телефону, и он ничего такого не говорил. Этого не было!
Первый раз в жизни я видел тетушку Альгадефину в ярости, и она внушала мне страх, потому что она превратилась в совершенно другую женщину, которая не была ею, которую я не знал и которую, возможно, она умышленно от меня скрывала. Асанья, может, ничего такого и не говорил, но он закрыл не менее ста газет. Программа Асаньи была рассчитана на страну европейскую, но реализовывал он ее в стране, по существу, африканской. Это было его ошибкой. Масиа[98] становится президентом Каталонии. Дон Мартин Мартинес, прадед, посещает два раза в неделю, по средам и пятницам, Марию Луису, и они занимаются любовью в прохладной неубранной постели на Хакометресо.
Прадед таким образом поддерживал Марию Луису материально, и оба выигрывали: для него потеря таких сумм была нечувствительна, а ей это позволяло продолжать работать в «Чикоте», на ее последнем рабочем месте.
Наверняка дон Мартин, с высоты своего возраста, всю жизнь смотрел на Марию Луису, подругу своих внучек, как на существо невероятно соблазнительное, вожделенное, самое желаемое в мире, но недоступное, и вот теперь, когда мир вместе с ними впал в безрассудство, Мария Луиса сама свалилась ему на голову, став последней любовью в его жизни. В доме был бы скандал, стань это известным, но я был благодарен нашей подруге, проститутке, за то, что она скрасила старость моего прадеда своей любовью, дочерней, нежной, понимающей, сладкой, такой любовью женщина любит очень старого мужчину и чувствует себя его матерью и дочерью одновременно, что и испытывала Мария Луиса к дону Мартину, хоть и не сумела бы этого объяснить.
У Марии Луисы уже не горели огнем волосы, апельсиновые пряди поседели. Когда она стала краситься, чтобы нравиться дону Мартину, прадед сказал ей:
— Оставь это, Мария Луиса, все равно я вижу тебя не такой, какая ты сейчас, а такой, какая ты была давно, когда приходила к нам домой девчонкой.
— Но так я выгляжу старой, дон Мартин.
— Нет, дорогая. Ты нравишься мне, как есть, и я люблю тебя еще больше такую — познавшую много мужчин, потратившую на них много ночей, и не надо надевать для меня маску, ведь я тебя знаю с твоих детских лет.
Я повидал немало любовных пар в своей жизни, я сам любил и был любим, но никогда я не видел ничего прекрасней, чем любовь прадеда дона Мартина Мартинеса и Марии Луисы. Это была любовь, какой она должна быть, где все переплетено, скреплено, наполнено великодушием, долгой дружбой, одиночеством, желанием, крушениями и страхом. Дон Мартин боялся страха, боялся импотенции, боялся смерти. Мария Луиса боялась улицы и благотворительных больниц для проституток. И эти два страха слились в прекрасную неравную пару, два раза в неделю предававшуюся страсти, самой необыкновенной из всех страстей, о которых упоминается в семейных хрониках и которыми питается этот правдивый роман.
Любовь, страсть — это ведь всего лишь оборотная сторона страха.
Любовь молодых — это только секс, это нетерпение тела, это ничто. Любовь старых нетороплива, похожа на прекрасный цветок из рода Мутисии[99] (классификация Линнея). Любовь стариков всеобъемлюща. Дон Мартин был старым, очень старым, а Мария Луиса была женщиной зрелой, потерпевшей в жизни фиаско, замечательной женщиной, способной понять утомленного жизнью патриарха, любившего ее всю жизнь на расстоянии как подругу своих внучек.
Я думаю, что в этом правдивом романе не найти другой столь прекрасной любви, как любовь дона Мартина и Марии Луисы, апокрифической вдовы тореро Мачакито, тореро анисовой водки. Но они пили не «Мачакито», а ирландское виски, которое дону Мартину присылали его английские компаньоны (его партнеры и в делах, и в неудачах). Мы продолжали жить на остатки реалов Кристо Сандесеса, лавочника, и наследство кузена Хакобо. В общем, держались чудом.
Но в очередную среду или в пятницу — кто ж знает — (замечено, что в нечетные дни развратничается лучше, четные дни более монотонны и нескончаемы) дон Мартин оставил двуколку на Хакометресо, вошел в пансион, поднялся к Марии Луисе и обнаружил, что она одета по-военному.
— Я думаю, что революция борется за нас, проституток и отверженных, и я уверена, что социализм и коммунизм должны строить бедняки, поэтому я иду сражаться и, если понадобится, умру за революцию.
