Август Октавиан - [35]

Я постепенно начинаю понимать, почему римляне с таким пренебрежением относятся к философии: их мир — это здесь и сейчас, мир причины и следствия, фактов и слухов, богатства и нужды. Даже я, посвятивший свою жизнь поискам истины и знаний, не могу не испытывать некоторой симпатии к тому мироощущению, что лежит в основе этого пренебрежения. Знания для них — всего лишь средство для достижения цели, а истина — нечто утилитарное. Даже боги у них служат государству, а не наоборот.

Посылаю тебе копию стишка, который сегодня утром можно было видеть почти у каждого въезда в город. Не стану пытаться переводить его на греческий — посылаю его, как есть, в латинской транскрипции:

Путник, остановись и о себе поразмысли,

Переступая порог скотного как бы двора,

Где мальчик живет один, зовущийся именем мужа,

За стол ты присядешь с ним на собственную погибель;

Не бойся — тебя пригласят, как приглашают всех.

Месяц тому назад он потерял отца —

Теперь же прокисшим вином вновь обретенной свободы —

Он упивается всласть — меж тем

Живность его без присмотра бродит, не зная преград;

Лишь одного поросенка из всего опороса свиньи

Взял он недавно в свой дом.

Есть, ли дочь у тебя? Береги ее —

Мальчик этот когда-то девочек нежных любил —

Он еще может опять вкусы свои изменить.

Предлагаю свое толкование, на манер наших с тобой учителей: «мальчик с именем мужа» — это, конечно, Гай Октавий Цезарь; «отец», давший ему имя, — Юлий Цезарь; «поросенок» — некто Клодия, дочь «свиньи» (кличка, данная ей ее недоброжелателями) — Фульвии, жены Марка Антония, с которым Октавий попеременно то ссорится, то примиряется. «Девочка», упомянутая в предпоследней строчке, — некая Сервилия, дочь бывшего консула, с которой был обручен Октавий, пока (как говорят) по требованию своих и Антониевых солдат не согласился на брак с падчерицей Антония. Как оказалось, это простая формальность — по моим сведениям, девочке всего тринадцать лет. Тем не менее факт помолвки удовлетворил тех, кто хотел бы видеть Октавия и Антония в дружеских отношениях. Сам по себе стишок, без сомнения, содержит и другие намеки, которые понятны лишь местным жителям; по всей вероятности, он был сочинен по заказу кого-то из сенаторов, не желающих примирения между Октавием и Антонием, — довольно вульгарное сочинение, надо признать… Но что-то в нем есть, не правда ли?

Я не перестаю удивляться — имя Октавия Цезаря постоянно у всех на устах: он в Риме — он покинул Рим; он спаситель отечества — он несет погибель государству; он покарает убийц Юлия Цезаря — он вознаградит их. Что бы то ни было, этот загадочный молодой человек захватил воображение всего Рима, и даже меня не миновало это поветрие.

Поэтому, зная, что наш Атенодор долго жил как в самом Риме, так и его окрестностях, вчера вечером после ужина я воспользовался представившимся мне случаем, чтобы задать ему несколько вопросов (он со временем стал ко мне благосклоннее, и порой мы даже перекидываемся полудюжиной слов зараз).

Я спросил его, что за человек этот Октавий Цезарь (как он называет себя), после чего показал Атенодору стишок, копию которого выслал тебе ранее.

Тот уткнулся в него, почти касаясь пергамента своим крючковатым носом, втянув щеки и сжав тонкие губы. Затем он вернул мне свиток тем же самым характерным жестом, каким обычно возвращал мои собственные сочинения, которые я давал ему на проверку.

— Метр неровен, — заметил он, — а предмет тривиален.

Я научился быть терпеливым с Атенодором и снова спросил его об Октавии.

— Он такой же человек, как и все, — ответил Атенодор, — и станет тем, кем ему суждено стать, — силою своей воли и волею судьбы.

Я спросил его, доводилось ли ему встречаться или беседовать с этим юношей, на что Атенодор ворчливо ответил:

— Я был его учителем в Аполлонии, когда до нас дошли вести о смерти его дяди, и он избрал путь, приведший его к тому, что он есть сейчас.

Поначалу я подумал, что Атенодор говорил в метафорическом смысле, но, взглянув ему в лицо, понял, что это сущая правда.

— Т-ты… знаешь его? — заикаясь от удивления, спросил я.

— Я обедал у него на прошлой неделе, — ответил Атенодор, усмехнувшись.

После этого я не смог добиться от него ни слова — он наотрез отказался отвечать на мои дальнейшие вопросы, считая весь этот предмет недостойным столь пристального внимания. Единственное, что я сумел из него выудить, — это замечание о том, что, захоти Октавий, из него мог бы получиться неплохой философ.

Итак, я, оказывается, еще ближе к центру вселенной, чем думал.

Я присутствовал на похоронах.

Умерла Атия, мать Октавия Цезаря. По улицам города прошли глашатаи, извещая о том, что следующим утром на форуме состоится погребальная церемония. И вот наконец мне довелось увидеть человека, владеющего умами и сердцами римлян, а посему (я полагаю) и всего мира.

Я пришел на форум заранее, чтобы занять место получше, и устроился в ожидании начала церемонии у подножия трибуны, с которой должен был выступать с речью Октавий Цезарь. К пятому часу утра форум был заполнен почти до отказа.

Скоро показалась похоронная процессия: впереди шли факельщики с зажженными факелами в руках, за ними — музыканты, играющие медленный марш, потом — носилки, где, полулежа, покоилось тело, за ними — плакальщики, и в самом конце — одинокая хрупкая фигура, которую я принял поначалу за подростка, с пурпурной полосой на тоге, — мне и в голову не могло прийти, что я вижу перед собой сенатора. Вскоре, впрочем, стало ясно, что это сам Октавий, ибо по мере того, как он приближался к трибуне, в толпе происходило движение, так как каждый старался протиснуться вперед, чтобы получше рассмотреть его. Носильщики опустили носилки с телом на землю перед трибуной; близкие родственники расселись на низких скамьях впереди. Октавий Цезарь медленно подошел к носилкам, на мгновение остановился и посмотрел в лицо своей матери; затем взошел на трибуну и окинул взглядом толпу в тысячу или более человек, собравшихся по этому случаю на форуме.