Август Октавиан - [31]

— Я поддержу вас, — ответил Октавий. — Назови мне имена.

Антоний прищелкнул пальцами, и один из его помощников подал ему Свиток. Антоний заглянул в него, потом посмотрел на Октавия и ухмыльнулся:

— Цицерон.

Октавий кивнул, затем медленно произнес:

— Я знаю, он доставил нам всем немало неприятностей и серьезно обидел тебя, но он обещал мне уйти от дел.

— Обещания Цицерона, — сказал сквозь зубы Антоний и сплюнул на пол.

— Он далеко не молод, — возразил Октавий, — и ему осталось не так долго пребывать в этом мире.

— Лишний год, полгода, даже месяц — и того много. Он слишком влиятелен, даже потерпев поражение.

— Он был несправедлив ко мне, — сказал Октавий как бы сам себе, — но я все равно люблю его.

— Мы понапрасну теряем время, — заявил Антоний. — Если бы речь шла о ком-нибудь другом, — он постучал пальцем по списку, — я бы еще мог вступить в переговоры, но о Цицероне не может быть и речи.

Мне показалось, что Октавий чуть ли не улыбнулся.

— Да, — отозвался он, — о Цицероне не может быть и речи.

После этого он как будто потерял всякий интерес к разговору. Антоний и Лепид препирались из-за отдельных имен, время от времени спрашивая его согласия. Он кивал с отсутствующим видом. Когда Антоний спросил его, не хотел бы он добавить свои имена в списки, Октавий ответил:

— Мне всего двадцать лет — я не так долго прожил, чтобы заиметь много врагов.

И вот поздно той ночью при мерцавшем от малейшего дуновения огоньке светильника списки были наконец составлены. Семнадцать из наиболее богатых и влиятельных сенаторов должны были быть немедленно преданы смерти, а их имущество конфисковано, после чего сразу же объявлялись вне закона и высылались из Рима еще сто тридцать человек, чьи имена должны были быть преданы огласке, дабы ужас перед проскрипциями имел свои пределы.

Октавий сказал:

— Если браться за дело, то надо начинать не откладывая.

После этого мы устроились на ночлег, завернувшись, как простые солдаты, в одеяла на глиняном полу. По уговору никто из нас не должен был вступать в контакт со своими армиями, пока все детали соглашения не будут улажены.

Ты сам знаешь, дорогой Ливий, сколько всего было сказано и написано об этих проскрипциях, как в осуждение, так и в похвалу; и действительно, проведение их сопровождалось довольно серьезными злоупотреблениями. Антоний и Лепид беспрестанно добавляли все новые имена в списки, и некоторые из солдат воспользовались неразберихой, чтобы свести собственные счеты, а заодно и обогатиться. Но этого и следовало ожидать — в делах, где замешаны сильные чувства, будь то любовь или ненависть, эксцессы неизбежны.

Однако меня всегда удивляло, почему после того, как утихнут страсти, люди начинают задаваться вопросами, правильными ли были принятые меры или нет. Мне кажется, что как одобрение их, так и порицание в равной степени неправомерны, ибо те, кто выносит эти суждения, делают это отнюдь не из стремления отделить добро от зла, а скорее из протеста против безжалостной неизбежности или, наоборот, по причине полного принятия ее. А неизбежность — это то, что было, то есть прошлое.

Мы проспали всю ночь и поднялись до рассвета — и теперь, мой друг, я наконец подошел к рассказу о тех печальных событиях, о которых я упомянул в начале письма. Возможно, именно желание отдалить этот момент и было истинной причиной моего философствования, за что, я надеюсь, ты меня простишь.

После проскрипций триумвирам оставалось прийти к соглашению относительно устройства дел в Риме на ближайшие пять лет. Уже было обговорено, что Октавий откажется от консульства, недавно полученного им от сената, ибо по своему положению каждый из триумвиров уже обладал консульскими полномочиями, поэтому представлялось более благоразумным вменить сенаторские обязанности их помощникам, укрепив, таким образом, свое влияние в сенате и дав триумвирам возможность полностью сосредоточиться на выполнении военных задач. Итак, второй день был посвящен выбору десяти консулов для управления городом в течение последующих пяти лет, а также разделу имеющихся в наличии легионов между триумвирами.

Мы позавтракали грубым хлебом и финиками; Антоний жаловался на скудость пищи; по-прежнему шел дождь. К полудню армии были поделены; Октавий получил еще три легиона в дополнение к уже имевшимся у нас одиннадцати. После полудня мы приступили к выбору консулов.

Как ты сам понимаешь, это были очень важные переговоры; всем было ясно, хотя открыто об этом и не говорилось, что, несмотря на достигнутые соглашения, различия в целях, преследуемых Марком Антонием и Октавием Цезарем, оставались весьма существенными. Консулы должны были представлять интересы триумвиров, как всех вместе, так и каждого в отдельности, поэтому было необходимо отобрать тех людей, которым мы могли доверять и в то же самое время приемлемых для другой стороны. Можешь представить себе, насколько деликатное было это дело; солнце уже клонилось к закату, а мы только подошли к четвертому году.

И тут Октавий назвал имя Сальвидиена Руфа.

Я не сомневаюсь, что тебе, как и всем нам, приходилось переживать то загадочное ощущение предвидения — краткий миг, когда, совершенно необъяснимо для себя самого, под влиянием случайного слова, едва заметного движения век — да чего угодно — вдруг приоткрывается завеса и сквозь пелену времени тебе является видение, которому нет имени. Я не религиозный человек, но порой почти готов поверить, что боги действительно говорят с нами, но, лишь застигнутые врасплох, мы слышим их голоса.